Николай Шпанов - Горячее сердце (рассказы)

- Надоело,- сказал Прохор. - Дай что-нибудь наше. - И, когда в репродукторе послышалась родная речь, радостно крикнул: - Так держать!

Диктор говорил по-украински:

- Мы передавали неаполитаньски писни в выконувании тенора... -следовало никому не известное имя певца. Диктор на секунду умолк и вдруг на чистейшем немецком языке произнес:

- Йецт херен зи эйн музикалишес штюк... Слухайте музыкальни номер: цыганьски танцы Брамса. Выконаэ Стефания...

Прежде чем я разобрал фамилию скрипачки, железные пальцы Прохора впились мне в руку. Лишь спустя мгновение, когда раздались уже звуки скрипки, до моего сознания дошло, что диктор назвал фамилию Стефы. Сомнения не было: у микрофона стояла жена Прохора. В том, что передача велась немцами из города, занятого противником, тоже нельзя было сомневаться. Прохор стоял над приемником со сжатыми кулаками. Еще мгновение, и он обрушил бы на хрупкое сооружение страшный удар своего тяжелого кулака. Я поспешил перевести рычаг.

Ночью, лежа рядом с Прохором, я долго слышал его беспокойное сопенье.

- Не спится? - спросил я.

- Продаться немцам! - тихо сказал он. - Ты понимаешь, что это значит? Стефа продалась немцам. Моя Стефа!..

Наутро его вызвали в штаб для получения задания. День ушел на подготовку операции, а ночью мы были уже в немецком тылу и устанавливали связь с начальником партизанского отряда, известного под кличкой "человека в очках". Вместе с партизанами мы должны были разгромить крупный немецкий штаб в близлежащем городе. Я сразу вспомнил, что именно из этого города шла вчерашняя радиопередача с участием Стефы, но нарочно не говорил об этом Прохору.

В землянке партизан, надежно укрытой чащею непроходимого леса, был установлен походный радиоприемник. Но пользоваться им разрешалось только самому "человеку в очка", так как партизаны очень берегли энергию батарей. Однажды днем, когда мы укрывались в этой землянке от немцев, "человек в очках" стал прощупывать эфир.

- Дай Москву,- проворчал из своего угла Прохор.

Но партизан пропустил его просьбу мимо ушей и продолжал вертеть верньер. Разноголосые зовы эфира отчетливо ложились на шум обступивших землянку деревьев - однообразный и внушительный, как морской прибой.

- Дай Москву,- повторил Прохор.

Но партизан даже не обернулся: склонив свое худое, обросшее редкой бородкой лицо к репродуктору, он внимательно прислушивался. Вот глаза его, под стеклами стареньких железных очков, стали строго-внимательными, клокастые брови сошлись. Все лицо выражало крайнее напряжение.

Я услышал в репродукторе звуки скрипки. Больше того: я различил мотив одной из любимейших вещей Стефы. Услышал его и Прохор. Он порывисто поднялся и, по-медвежьи ступая растоптанными валенками, подошел к партизану.

- Закрой! - проговорил он отрывисто. Голос его хрипел, что бывало только в минуты величайшего гнева или волнения. Видя, что "человек в очках" не обращает на него внимания, Прохор потянулся к приемнику.

Не оборачиваясь, партизан повелительно бросил:

- Не мешать!

Я услышал в его голосе такую непререкаемость, что сразу понял многое из слышанного об его железной воле и подвигах, плохо вязавшихся с мирной внешностью агронома. Прохор круто повернулся и забился в свой угол. С последними звуками скрипки партизан выключил приемник.

- Ну, медведь,- ласково сказал он, подходя к Прохору,- чего озлился? Люблю скрипку, а ты мешаешь...

Прохор показал на свою постель из сосновых ветвей и сказал:

- Садись! - теперь голос его звучал так же повелительно, как минуту назад голос партизана. - Выслушай и рассуди.

Прохор старался говорить тихо, но, лежа рядом, я слышал, он рассказывал историю Стефы, историю любви к женщине, продавшей немцам свой смычок. Закончив, спросил:

- Откуда была сейчас передача? Партизан назвал город, в котором предстояло провести нашу операцию. Прохор привстал от волнения.

- Ошибки быть не может?

- Мне ошибаться нельзя, - усмехнулся партизан.

Прохор задумался. Я видел, что думы его не легки. Потом он поднял на партизана тяжелый взгляд и сказал:

- Прошу тебя, начальник, собери суд из своего народа. Будем судить ее.

- Кого? - удивленно спросил партизан.

- Стефанию.

- Чего ты хочешь?

- Приговора.

- Вон что задумал.- Партизан покачал головой. - Может статься, не так уж спешно? Чего народ волновать перед операцией? Этой ночью большое дело предстоит.

- Потому и хочу слышать приговор. Хочу знать его сейчас. Этой ночью мы будем в городе. Там найдем ее...

- Подумай хорошенько. Небось не о чужом человеке речь идет. Может, ошибка тут? - ласково проговорил "человек в очках".

Прохор стоял на своем. Когда в землянке собрался суд, он выступил в роли обвинителя и потребовал для Стефы сурового приговора.

- Не может быть пощады тому, кто продался врагу. Кто бы ни был: боец ли, командир, колхозник, конторщик или музыкант - до последнего дыхания служи народу, служи Родине. Ни за что, ни за какие посулы, хотя бы это стоило тебе жизни и величайших мучений перед смертью, не смей поганить имя советского гражданина, продаваясь врагу. Так я думаю, товарищи,- закончил он свою обвинительную речь.

- Что ж,- сказал председатель - бородатый ласковый партизан,- дело ясное. Обсудим?

Совещание было недолгим. Приговор ясен: смерть. Прохор выслушал его, снявши шапку.

- Приведение в исполнение прошу поручить мне, - сказал Прохор.

И я снова услышал в его голосе то же характерное хрипение. Наступило молчание. Судьи переглянулись. На тишину ясно лег голос "человека в очках":

- Ты не сможешь выполнить приговор.

Прохор вскинул голову:

- У меня хватит сил.

- Верю,- спокойно произнес партизан. - Но тебе не доведется быть в городе.

- А нынче ночью? - спросил Прохор.- Я буду с тобой.

- Нет. - Партизан подумал несколько мгновений и твердо повторил: - Не будешь.

Прохор стоял в недоумении... Я видел, как ходят желваки на его щеках, и ждал, что вот-вот разразится буря неудержимого гнева. Но прежде чем он собрался что-либо произнести, "человек в очках" сказал:

- На регулярный счет ты, может статься, уже и не летчик, но среди нас ты единственный человек, способный вести самолет. Поэтому приказываю: сегодня ночью изготовить к полету машину, которую тебе укажут наши люди. Быть готовым с первым светом итти в воздух.

- Пойми же, я имею право быть ночью в городе и... - Прохор поднял туго сжатый, так что побелели костяшки, кулак.

- Это я беру на себя,- сказал партизан.

Прохор стоял, опустив голову. Впервые в его жизни я видел, что этот человек силится удержать слезы. Он сделал вид, будто закрыл глаза в задумчивости.

- Говори, какое задание будет в полете?