Микола Садкович - Человек в тумане

Сергей прислушался. Девушка-аккордеонистка улыбнулась.

- Итс поул, - объяснила она, - вандерфул войс. Энд хиз компанион Билл, стритс мюзишен.

- Какой-то поляк, - перевел Сергей. - Говорят, чудесный голос, и его компаньон Билл, уличный музыкант.

- Поляк? - переспросил Геннадий. - А что он поет?

Сергей прислушался.

...едут да по полю герои,

эх, да славной армии герои...

- Это же наше "Полюшко"! - почти крикнул Геннадий обрадованно.

- Они знают разные песни, - спокойно ответил Сергей, - вас удивляет это?

- Нет, нет, - еле слышно проговорил Геннадий, снова отступив.

Девушка заинтересовалась.

- Уот хэпен? Тел ми, плииз...

Сергей стал разъяснять, а Геннадий шагнул в сторону и осторожно, словно боясь спугнуть песню, пошел на голос.

- Девушки пла-а-чут, девушкам сегодня грустно-о...

Может быть, англичане слышали эту песню раньше, может быть, им нравилась ее несколько экзотичная мелодия, как нравилось многое, привозимое советскими певцами и ансамблями, а может быть, их просто привлек приятный голос певца. Они останавливались и слушали, но они не могли слышать то, что слышал сейчас Геннадий. Не могли они слышать ни душевной простоты слов, ни горечи расставания, заглушаемого ритмичным цокотом копыт уходящих эскадронов, перед которыми расстилались знойные просторы родных полей и голубело ясное небо.

Русская песня... Поднявшись над чужой, шумной площадью, она рождала знакомый мираж. Певец тянулся к нему и тосковал... Геннадий шел через огороженный сквер, вслушиваясь в чистые, высокие взлеты и трепетные затухания. Это была та самая песня, которую последний раз пел его друг, маленький пионер, на берегу широкой весенней реки...

Надо же было случиться, что именно в день, когда он вспомнил то страшное время, здесь, в чужом городе, вспыхнула эта песня. Кто поет ее? Какой-то поляк. У кого научился? Сначала Геннадий увидел старика, аккомпанирующего на концертино. "Вероятно, тот самый Билл, о котором говорила девушка", - подумал Геннадий.

Старик стоял вполоборота возле решетки. То опуская, то поднимая шестигранную гармошку, он шевелил короткими седыми усами и, улыбаясь, наклонял голову, как бы одобряя и песню и звуки своего инструмента.

Если бы его увидел Сергей, он узнал бы уличного музыканта, приходившего в переулок с молодым певцом каждую пятницу. Но Сергей стоял еще возле актеров и, оглядываясь по сторонам, искал, куда исчез Геннадий.

На сквере и на тротуарах толпились люди. Геннадий подошел к краю сквера. Спины слушающих закрывали певца. Геннадий мог бы перешагнуть через низкую ограду и протиснуться сквозь толпу, но почему-то решил, что этого делать не следует, что это будет нехорошо, и повернул назад к боковому проходу. Тут он столкнулся с женщиной, вводившей в сквер двух затейливо подстриженных собачек. Геннадий чуть не запутался в длинных поводках. Женщина улыбнулась ему одними губами и произнесла прокуренным голосом:

- О, сори...

- Простите, - ответил Геннадий и ускорил шаг, огибая полукруг решетки. Пока он пробирался сквозь толпу на тротуаре, песня окончилась. Только концертино продолжало наигрывать знакомый мотив.

Вдоль противоположного тротуара певец собирал деньги. Не глядя на подающих, он чуть наклонял голову и тихо благодарил: - Тенк ю...

Теперь Геннадий хорошо видел его. Худой, среднего роста, едва заметно прихрамывающий, светловолосый парень в полуспортивной куртке и узких темно-зеленых штанах с накладными карманами.

Он не походил на бродячих уличных актеров, которых Геннадий видел сегодня. Во всех его движениях, в выражении бледного, немного усталого лица с розовым шрамом, идущим от левой щеки через юношески округлый подбородок, в капризно поджатых губах было не то скрытое презрение, не то стыд человека, вынужденного собирать деньги на улице. "Видно, это ему тяжело... поляк... в чужой стране... а пел хорошо".

Певец приближался. Всматриваясь в него, Геннадий достал деньги. Певец протянул руку со шляпой - левую руку... Геннадий невольно перевел взгляд и... на руке, между большим и указательным пальцем виднелась бледная татуировка. Птичка, сложившая крылья. Соловушка...

- Не может быть!..

Секунда ожидания. Певец вскинул на Геннадия глаза... голубые, ясные глаза деревенского парня. Совсем такие, как у Геннадия. В этих глазах отразилось сомнение и радость, удивление и испуг.

- Янка! - вскрикнул Геннадий.

- Генька? - прошептали побелевшие губы.

Певец пошатнулся, выпустил шляпу, закрыл руками лицо, словно его обожгло или ослепило.

Кто измерит скорость человеческой мысли? Как рассказать о том, что проносится перед внутренним взором, вмиг опрокинув все представления о пространстве и времени?

...Блеснула большая река... вспыхнули широкие молнии. Было похоже и непохоже на грозу. Серые солдаты гребли короткими веслами... Долговязый больно схватил за плечо.

- Смотри!

Он увидел другую лодку. Впереди. Ее сносило течением. Потом она остановилась, и Геннадий вышел из лодки. Он узнал его, он его сразу узнал. Его нельзя было не узнать. Он был без рубахи, и голая спина белела среди грузных фигур автоматчиков.

Генька повел их к берегу... Значит, он согласился? Он покажет им, как пройти... так вот, что это было: "Я сам... я сам скажу..." А может быть, он обманет фрицев и удерет, убежит... оставив его одного... Что же будет? Что будет? Его било, как в лихорадке.

Геннадий выходил на берег, шел в сторону верб, опаленных верб у лощины, впереди солдат, тянувших по мелкой воде что-то тонкое, длинное.

Вдруг всё осветилось, затихло... Солдаты пригнулись к самому днищу. Лодку разворачивало по течению. Теперь он видел отчетливо. Ему показалось, что Геннадий, остановившись на берегу, видит его. Он махнул ему, но Генька круто повернулся и побежал. Побежал к лощине, к опаленным вербам, к желтому косогору... Боже мой!

- Стой, Генька, стой! Там мины!

Геннадий не слышал, он бежал, а долговязый услышал:

- Хальт! Цурюк!

Солдаты, бежавшие за Генькой, остановились и легли на песок. Они ползли назад, пятились, а Генька бежал вперед.

- Там мины! Ты же знаешь, Генечка... стой!

Будто над самым ухом разорвали туго натянутый парус. Геннадий споткнулся, взмахнул руками... Что это? Долговязый поводил автоматом, стараясь выравнять мушку. Снова треск автомата...

- Что вы делаете?

Он бросился на долговязого, тот толкнул стволом в грудь. Он упал, ударившись о металлический ящик, даже не почувствовал боли, только лицо стало будто чужим, и что-то липкое, теплое поползло по шее, за ворот.

На берегу прогрохотали два взрыва, затем крики, дробь выстрелов. Ракета гасла, желтой звездой опускаясь к воде.