Коллективные сборники - Со щитом и мечом
Буквально на другой день после исчезновения Ильгена город всколыхнула новая сенсация: в здании верховного суда застрелен Альфред Функ. На смерть одного из ближайших сподвижников фюрера некрологом «Судебный президент страны убит» откликнулся сам Кох. На похоронах обер-палача выступал Даргель. Сам чудом избежавший возмездия, штатс-президент курил фимиам Функу. Прикрепив к подушке орден, которым посмертно его удостоил Гитлер, Даргель расточал угрозы против тех, кто «посмел» поднять руку на такого «доброго человека», каким был верховный судья.
До нас дошел рассказ самого Кузнецова в том виде, в каком его сохранила память В. Ступина, присутствовавшего на «маяке» – секретном посту партизан в лесу – в то время, когда Кузнецов, возвратившись из Ровно, делился с боевыми товарищами подробностями «акции Функ».
Расправа с фаворитом Гитлера, обер-фюрером СА Альфредом Функом, как рассказывал Николай Кузнецов, готовилась долго и тщательно. Изучали подходы к расположенной напротив суда парикмахерской, в которой Функ по утрам брился, Янек Каминский подружился с личным парикмахером генерала, бывшим польским офицером Анчаком и посвятил его в замысел Кузнецова. Сам же Николай Иванович, следуя пословице: «Прежде чем войти, подумай, как выйти», – пытался проникнуть в здание суда, чтобы загодя изучить его внутреннюю планировку.
По вечерам разведчики разрабатывали варианты плана действий, чертили схемы, спорили. Темпераментный Янек торопил события и предлагал пристрелить палача польского и украинского народов в парикмахерской. Это был самый простой из возможных вариантов. Думали повторить летнее удачное нападение на генерала Геля и ликвидировать Функа прямо на улице.
Но от обоих вариантов Кузнецов отказался. План Янека таил в себе опасность для жизни парикмахера Анчака, его жены и малюток-близнецов. Словом, решили уничтожить Функа в его служебном помещении.
Дня за два до операции Кузнецову наконец удалось с помощью гестаповского жетона пройти в здание суда и побродить по всем его трем этажам. Он запоминал входы, выходы, лестницы и коридоры.
Утром, в половине девятого, 16 ноября «адлер» остановился в ближайшем к зданию суда переулке. Янек занял наблюдательный пост у парикмахерской, а Кузнецов в форме гитлеровского офицера стал прохаживаться перед парадным подъездом суда.
– Скажите, а что вы чувствовали, что думали в эти минуты? – спросил находившийся в тот день на «маяке» врач Цессарский, которого особенно занимали вопросы психологии подвига.
– Чувствовал я почти то же, что и толстовский Пьер Безухов, когда с пистолетом под полой кафтана бродил по улицам горящей Москвы с намерением убить Наполеона: потребность личной мести при сознании общего несчастья. Вспомните это место из «Войны и мира»: «Да, один за всех, я должен совершить или погибнуть!». Но Пьеру акт возмездия представлялся неотделимым от акта самопожертвования: дескать, ну что же, берите, казните меня. Отсюда слабость в решительную минуту…
Тут Кузнецов смущенно оговорился, что, пожалуй, увлекся в своем сопоставлении. Исторические параллели, как известно, рискованны. Слишком уж различны были у толстовского Пьера и у него, Кузнецова, объекты возмездия. Ведь Наполеон, хотя и был оккупантом, все же представлялся русской дворянской молодежи в ореоле романтического героя, овеянного мировой славой. А Гитлер и его приближенные вроде этого Функа – какая уж тут, к черту, романтика!.. Не-ет! Выслеживая Функа, мы и не собирались жертвовать собой.
– А дальше? Дальше-то что было там, в суде?
И Кузнецов рассказал. Парикмахер, заканчивая брить генерала, поднял угол занавески на окне, Каминский на улице снял фуражку, давая понять этим сигналом Кузнецову, что Функ вот-вот выйдет. Не спеша, с достоинством офицера Николай Иванович открыл тяжелую дверь парадного входа судебной палаты, взбежал по лестнице на второй этаж. Тут он, опять уже чинно, прошел в приемную «верховного судьи Украины», осведомился у секретарши, у себя ли генерал. Это на тот случай, чтобы не обознаться, как раньше получилось, когда он вместо генерала Даргеля пристрелил генерала Геля.
Одновременно с ответом секретарши Кузнецов услышал, как ухнула тяжелая дверь внизу. Выйдя из приемной, он устремился вниз по лестнице. На последней площадке чуть не налетел на генерала, поднимавшегося медленно, с одышкой. Кузнецов подобострастно отпрянул в сторону – проходите, мол, – и нажал на спуск. Перепрыгнув через рухнувшую тушу палача, он в три прыжка миновал нижний марш лестницы, на мгновение задержался у дверей и спокойно вышел.
У подъезда стояла тюремная машина, из которой эсэсовцы выволакивали подсудимых – разжалованных, в мундирах без погон «изменников фатерланда». Позади разгружалась машина охраны. На пути у Кузнецова стояли три или четыре офицера и в недоумении смотрели на окно второго этажа. Они спрашивали Кузнецова, слышал ли он выстрелы там, наверху. Николай Иванович вместе с ними поднял голову, потом пожал плечами, взглянул на часы и деловито зашагал вдоль фасада.
Вот и угол дома! Не оглядываясь, свернул на безлюдную Школьную и бросился бежать. Скорей бы через каменную ограду, а она, проклятая, около двух метров высотой… Не помнит, как перемахнул через нее пригибаясь, пробежал проходным двором, выскочил в переулок, где подрагивал на полуоборотах «адлер». Как только Кузнецов ввалился в распахнутую дверцу, машина рванула с места.
Когда «адлер» на бешеной скорости промчался через контрольный пункт на выезде из Ровно, часовые едва успели вскинуть в приветствии руки – в подобных лимузинах и на такой скорости ездило крупное фашистское начальство.
– А через какой-нибудь час, – весело заканчивал рассказ Кузнецов, – мы были уже на нашем оржевском «маяке», с которого нас, как высоких гостей, эскорт разведчиков препроводил в этот лесной санаторий.
– Ваше счастье, что вы опоздали в наш «санаторий» к празднику, – пошутил В. Ступин, показывая на свою перевязанную руку. – Восьмого ноября тут у нас было веселье!
– Слышал, слышал, как же! – подхватил Кузнецов. – И даже видел в городе остатки разбитого вами карательного полка эсэсовцев. А смертельнораненый их командир генерал Пиппер, именовавший себя «мастер тодт» («мастер смерти»), говорят, сам сыграл в ящик. Все ровенское подполье в неописуемом восторге от этой победы медведевцев. В городе только и разговору об этом.
Кузнецов, конечно, тоже поздравил ребят из отряда с важной победой. Но они понимали, что их схватки с врагом не идут ни в какое сравнение с подвигом Николая Ивановича.
Однако даже не подвиги Кузнецова, не его буквально артистическое умение мгновенно перевоплощаться в надменного и холодного прусского офицера, а то, что оставалось за этим перевоплощением, что, видимо, составляло его душу, больше всего поражало людей, близко знавших Николая Ивановича. В отряде Кузнецов был постоянно сдержан, немногословен, сосредоточен. Складывалось впечатление, что его постоянно что-то тяготит. Поначалу друзья считали это чертой его характера. И только изредка прорывалось в нем нечто такое, что не вязалось с этим его обликом. Случалось, его видели на привалах читающим стихи.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});