Борис Малиновский - Участь свою не выбирали

– Самое большое счастье в жизни, старший сержант, – говорил он,- это иметь детей и жену, которые тебя любят и ты их тоже… Тебе это трудно представить, а я знаю…

Лицо у Негина при этих словах преображалось, обычная его угрюмость исчезала. Глядел он в это время на меня, а видел, наверное, тех, что были на фотокарточке, вынутой из нагрудного кармана…

Наконец-то из нашего запасного полка собрали несколько маршевых рот. Пока шли по городу к вокзалу, справа и слева от колонны все больше и больше собиралось народа, в основном, женщин. Среди нас было много вятичей: очевидно, слух о нашей отправке разнесся по городу. Вечерело, пошел снег. Многие из сопровождавших женщин плакали. А может, это снег таял на их лицах? Наверное, все вместе, – ведь в строю шли их мужья, братья, любимые. Только у меня не было тут никого из близких… Невольно вспомнил отца и мать, Лелю, Леву. Как-то они, мои самые дорогие?

Леля, моя сестра-десятиклассница, пока я лежал в госпитале, болела тифом. У меня есть ее фотография, снятая после выздоровления. Черноглазая, худющая, с бритой головой, похожая на мальчишку. Отец прислал мне вырезку из областной газеты "Рабочий край", где сестра сфотографирована за вышивкой, которой стала увлекаться. Отцу под Новый год тоже было плохо. Он почти через день ходил в Соснево – пригород Иванова – за соленой водой из источника, на которой мама варила суп. Видно, переутомился,- туда не близко, несколько километров,- и дома упал без сознания. "Но сейчас ничего, – писала мама, – отлежался". О себе промолчала. Она всегда думала только о других: "Приезжал Лева. Поехал за танком на Урал. Заходил в свой энергоинститут. Говорил, что все удивлялись его огромному росту. А я думаю, он все такой же, как и был. Просто военная форма делает его выше…"

Посылая домой письма, я старался не расстраивать родителей. Промолчал о том, что несколько раз был под обстрелом, что мог бы стать жертвой предательства, что мерз в заснеженном лесу на берегу Волги, о своих мучениях после ранения. Единственное, что себе позволил – написал, что меня ранило, да и то не сразу…

…Вот и вокзал. Женщин дальше не пустили. Лица моих соседей по колонне помрачнели. Ведь большинство из них недавно призваны в армию. И не известно, что ждет всех впереди…

А я уже был на фронте и, хотя подвига не совершил, но кое-что видел. Так что выше голову, товарищ старший сержант!

Отсюда, из Кирова, началась моя новая дорога на фронт, теперь уже на Северо-Западный, в 84-й артиллерийский полк 55-й стрелковой дивизии.

Болотный фронт

ОТ СОВЕТСКОГО ИНФОРМБЮРО

Из вечернего сообщения 3 мая 1942 года

В течение 3 мая на фронте ничего существенного не произошло.

Из вечернего сообщения 4 мая 1942 года

В течение 4 мая на некоторых участках фронта наши войска вели наступательные бои и улучшили свои позиции.

Из вечернего сообщения 5 мая 1942 года

В течение 5 мая на фронте ничего существенного не произошло.

4 мая 1942 года в полдень наш артиллерийский дивизион[4] маршем подошел к тылам 55-й стрелковой дивизии. Все последние дни и ночи беспрерывно лил дождь. Плащ-палатки уже не могли защитить нас, и шинели и гимнастерки не просыхали. Казалось, мы сами разбухли от постоянного соприкосновения с водой. А тут еще страшная весенняя распутица, тылы не справлялись с подвозкой продуктов, и наш пищевой рацион сокращался по мере приближения к фронту. Начиная с 1 мая мы получали только маргарин и хлеб.

Воспользовавшись передышкой, я нацарапал родителям открытку:

"Вы, наверное, очень беспокоитесь, что долго не пишу. Я переезжаю на другое место, поэтому и задержался. Зато вчера получил письмо от Бориса. Он, оказывается, около Старой Руссы, пока еще не воюет, но вообще-то – это дело ближайших дней. Мне сейчас, в отличие от прошлых раз, приходится шагать пехтурой. Уже привык: "баллоны" мои не спускаются".

В большинстве случаев мои бесхитростные попытки заморочить голову военной цензуре, чтобы подсказать родителям, где я нахожусь, были безрезультатными. Но этой открытке повезло: слова о том, что Борис около Старой Руссы, остались незачеркнутыми. Про "баллоны" же написал потому, что после госпиталя, где лежал после ранения под Москвой, вместо сапог получил ботинки с обмотками и не сразу научился их прочно закручивать.

Время привала подходило к концу. Мы оказались рядом с медсанбатом дивизии. Несколько больших палаток не вмещали всех раненых. Остальные лежали рядом, на парусиновых полотнищах, а большинство – просто на земле, прикрытой еловыми ветками. Мне впервые пришлось видеть так много раненых вне госпиталя, а их подвозили и подвозили.

За полчаса привала мы наслушались стонов, насмотрелись на окровавленные бинты и лоскуты, которые то и дело выносили из палаток санитары.

На дорогу нам выдали немного маргарина, объявив, что это на сегодня все, хлеба не будет. Да если бы и был, ничто в рот не лезло. Даже когда отошли от медсанбата, в ушах все звучало: "Сестра, пить…" А навстречу шли и шли раненые, некоторых несли на носилках или просто на руках.

Впереди гремела канонада. 55-я дивизия, в которую я был направлен в составе пополнения, продолжала начатое вчера наступление…

Словно встречая нас, наперекор всему сквозь тучи пробилось солнышко. Идти стало веселее. Мы сделали еще один привал на лесной дороге и разделились на Две части. Огневые взводы с орудиями остались, а остальные пошли вперед.

Пройдя несколько километров, вышли к ручью, протекавшему в неглубоком овраге. Наш взвод, человек 16, уже спустился в него, когда прилетели "юнкерсы". Они сразу заметили нас – мы шли не маскируясь. Первый "юнкере" пошел стремительно вниз, издавая свистящий звук. Мы разбежались по оврагу и попадали на землю, кто куда. Я увидел, как от пикирующего бомбардировщика одна за другой стали отделяться черные точки – бомбы, и следил за полетом, стремясь определить – в нас или мимо. Страшный вой вдавил в землю. Разрыв, второй, третий… Колебалась стенка оврага, шипели осколки, летели комья земли. Я лежал неподвижно, подавленный неожиданным налетом и оглушительными взрывами. Но вот в пике пошел второй "юнкере", и только что пережитый кромешный ад повторился сначала. Потом третий… Бомбардировщики сделали круг и снова полетели прямо на нас. Схватив карабин, я лихорадочно зарядил его и, лежа, выстрелил в первый "юнкере", когда он с воем пикировал на наш овражек. Напрасная попытка! Снова и снова свистели бомбы, ухали разрывы, ходуном ходила земля. Тело и нервы напряглись до предела… Наконец бомбардировщики улетели. Потрясенные бомбежкой, мы бросились из спасшего нас овражка в лес, еще не веря до конца, что не поплатились за нарушение правил маскировки.