Исаак Розенталь - Провокатор. Роман Малиновский: судьба и время

Единственной отдушиной была возможность пополнить знания. Он запомнил лестные спора, сказанные ему в Петербурге социал-демократкой Кувшинской, — «Товарищ Роман, учитесь, Ваше будущее впереди», и теперь поступил на вечерние курсы по истории в недавно открытом народном университете имени Шанявского и на курсы по кооперации. Здесь он познакомился со многими социал-демократами-москвичами, в том числе с Валерианом Плетневым.

Один из сторонников ликвидаторства как-то бросил фразу: «Рабочим в подполье невмоготу!» Настроение Малиновского эта фраза выражала как нельзя лучше. Не потому, что он был убежденным ♦ликвидатором», а просто в силу особенностей личного, преимущественно легального опыта. С легальностью связывал он и свои честолюбивые устремления, заторможенные высылкой из столицы.

А тем временем РСДРП раздиралась противоречиями. Большевики-ленинцы порвали со своими недавними единомышленниками — «отзовистами», те, кого называли ликвидаторами, ратовали за легальную партию, появились группы меньшевиков-партийцев и большевиков-примиренцев. Возможно ли снова их объединить на базе общих целей, единой тактики? На этот счет также не было единого мнения — даже среди большевиков. Ясно было одно: партия, выступающая от имени рабочих, но не умеющая сохранить и расширить связи с рабочими, обречена. Где бы ни находились зарекомендовавшие уже себя на общественном поприще рабочие, они были теперь в особой цене.

Начало 1910 г. ознаменовалось последней попыткой враждующих социал-демократических фракций найти путь к примирению. В Париже состоялся январский (объединительный) пленум ЦК РСДРП. Во исполнение его решений в Россию направился опытный большевик-подпольщик Ногин, которому было поручено сформировать Русскую коллегию ЦК — практический центр, способный наладить революционную работу во всероссийском масштабе и имеющий право кооптации (поскольку сознавалась неизбежность арестов).

Ногин надеялся на трех меньшевиков-петербуржцев, избранных в ЦК еще в 1907 г., на Лондонском съезде, — К.М.Ермолаева, П.А.Гарви и И.А.Исува, но они категорически отказались войти в состав Русской коллегии, заявив, что считают вредным само существование нелегального ЦК. Вмешательство такой коллегии в процесс естественного рождения новой, открытой партии было бы подобно, по их мнению, вырыванию плода из чрева матери на втором месяце беременности.

Неудача не обескуражила Ногина. Продолжая поиск подходящих «практиков», он побывал в Петербурге, Иваново-Вознесенске, Баку. В Москве он установил связь с председателем центрального бюро московских профсоюзов большевиком М.И.Фрумкиным и с меньшевиком-партийцем В.П.Милютиным. Январский пленум единодушно высказался за введение в ЦК рабочих и, как вспоминал Фрумкин, «обсуждая кандидатуру рабочего в ЦК, мы не могли найти более яркой фигуры, чем Малиновский. Он, правда, часто колебался в сторону меньшевиков, но мы считали эти колебания присущими легальной работе профсоюзов, рассчитывая, что активное вступление в руководящую политическую работу выпрямит зигзаги прошлого»[108]. Имя Малиновского назвал Ногину перед его отъездом из Парижа и Зиновьев, одобрил эту кандидатуру приехавший позднее в Москву член ЦК И.Ф. Дубровинский. Вероятно, и самому Ногину, когда-то рабочему, а ныне профессиональному революционеру, неотличимому уже от партийцев-интеллигентов, задача приобщения к цекистской деятельности передовых пролетариев представлялась чрезвычайно важной.

В апреле — мае 1910 г. Ногии несколько раз встречался с Малиновским и его товарищем Саввой Шевченко, также высланным из Петербурга (они жили в одной квартире). Чтобы присмотреться к ним и убедиться, способны ли они вести нелегальную работу, Ногин поручил им организовать в Ярославле типографию ЦК для печатания листовок. Малиновский занимался закупкой шрифта и бумаги, в Ярославль выезжал Шевченко. Для решения вопроса о составе Русской коллегии Ногин вместе с Дубровинским, Милютиным, Малиновским и Шевченко дважды проводили нелегальные совещания — в Петровском парке и на Воробьевых горах. Примечательно, однако, что прямое предложение стать членом ЦК Малиновского не обрадовало, вероятно, он не считал его высокой для себя честью. По словам Ногина, он «ломался и как-то нс давал определенного ответа», выражая готовность быть лишь «подсобным работником». В конце концов он все же согласился и даже бросил работу на заводе, рассчитывая на жалованье из партийной кассы. Предполагалось, что вскоре он отправится с партийными поручениями на Урал[109].

Оформить кооптацию не успели: 12 и 13 мая полиция арестовала несколько десятков московских социал-демократов, в том числе всех участников совещаний, кроме Дубровинского, арестованного позже. Некоторые подробности о пребывании Ногина под арестом в Мясницком полицейском доме сообщает (видимо, со слов Ногина) Фрумкин. В смежной с Ногиным камере оказался Малиновский, он тут же стал спрашивать в форточку фамилию соседа и, услышав — Ногин, — радостно закричал: «Я вас знаю, я встречался с вами в Петербурге, интересуясь вопросами страхования!» Возмущенный Ногин возразил: «Я вас не знаю, вы что-то путаете…»[110]. Отдельные детали рассказа сомнительны (например, зачем было Ногину называть настоящую свою фамилию, раз он проживал по чужому паспорту, Малиновский же знал его как «Макара»), но время и место «встречи», проверяемые документально, свидетельствуют в пользу самого факта. Конечно, истолковать его можно и как всего лишь неконспиративность Малиновского, вследствие неопытности в нелегальных делах.

Так или иначе, но Ногина продержали в заключении четыре месяца и снова отправили в Сибирь, тогда как Малиновского и еще трех заключенных освободили через десять дней. Телеграмма смотрителю полицейского дома, подписанная 23 мая жандармским ротмистром В.Г.Ивановым, гласила: «Немедленно освободить из-под стражи…»[111].

Малиновский объяснил столь быстрое свое освобождение тем, что правительство, как ему сказали в охранке, ничего не имеет против работы в профсоюзах, а в революционных партиях он дал честное слово не участвовать[112]. Было и это отчасти похоже на правду: Малиновского сопровождала репутация «чистого профессионалиста». Но, с другой стороны, пе в обычаях социал-демократов было давать подобные обязательства охранке…

Что же произошло на самом деле? На следствии и на суде в 1918 г. Малиновский показал, что после московского ареста его допрашивали в охранном отделении три раза. Инкриминировалась ему организация типографии в Ярославле, за это полагалась суровая кара — до 12 лет каторги. Ротмистр Иванов, заведовавший социал-демократическим отделом охранного отделения, склонил его к сотрудничеству, пообещав в этом случае прекратить дело; боязнь каторги, необеспеченность жены и детей вынудили его согласиться, хотя и не сразу. Иванов не преминул заявить о приверженности правительства прогрессу — но «все это нужно медленно». Вместе с тем он убедил его в том, что партия опутана сетями провокации в такой степени, что невозможно разобрать, кто провокатор, а кто честный человек; руководители партии, внушал он Малиновскому, это группа предателей, при помощи которых охранка вылавливает «бунтующий рабочий элемент». В доказательство осведомленности охранки Иванов воспроизвел слова Малиновского, рассказал о его последних встречах и показал фотографии, на одной из которых он был снят вместе с Ногиным в Петровском парке. Одна подробность его сразила: он и Ногин ели простоквашу — и это запечатлел фотограф из охранки… В итоге он поверил Иванову: «…Я увидел, что это правда, что кругом ложь и продажа».