Абрам Рейтблат - Фаддей Венедиктович Булгарин: идеолог, журналист, консультант секретной полиции. Статьи и материалы

Важным средством построения собственного образа были мемуары. Булгарин выступал в этом жанре всю жизнь, а завершая свой творческий путь, не только написал обширные воспоминания о себе, но и впервые в России опубликовал их при жизни[127]. Воспоминания были задуманы как самоотчет и самозащита, но показательно, что довел он их только до того времени, с которым были связаны самые острые и противоречивые события его жизни: переход во французскую армию, а позднее – литературная деятельность. И в основном тексте, и в затрагивающих современность предисловии и отступлениях он тщательно выстраивает свой образ: «С тех пор, как я начал мыслить и рассуждать, я мыслю вслух, и готов был бы всегда печатать, во всеуслышанье, все мои мысли и рассуждения. Душа моя покрыта прозрачною оболочкой, через которую каждый может легко заглянуть во внутренность, и всю жизнь я прожил в стеклянном доме, без занавесей…», «Почти двадцать пять лет кряду прожил я, так сказать, всенародно, говоря с публикой ежедневно о всем близком ей, десять лет, без малого, не сходил с коня, в битвах и бивачном дыму, пройдя, с оружием в руках, всю Европу, от Торнео до Лиссабона, проводя дни и ночи под открытым небом, в тридцать градусов стужи или зноя, и отдыхая в палатах вельмож, в домах граждан и в убогих хижинах. Жил я в чудную эпоху, видел вблизи вековых героев, знал много людей необыкновенных, присматривался к кипению различных страстей… и кажется… узнал людей! Много испытал я горя, и только под моим семейным кровом находил истинную радость и счастье, и, наконец, дожил до того, что могу сказать в глаза зависти и литературной вражде: что все грамотные люди в России знают о моем существовании!»[128]

Публикации Греча и ряда других булгаринских друзей также сообщали некоторые сведения о его жизни и поддерживали создаваемый им образ. Так, выпуская в 1830 г. второе, исправленное издание своего учебного курса словесности, Греч, давая характеристику творчества Булгарина, приводит дату его рождения; через десять лет в «Чтениях о русском языке» рассказывает о своей дружбе с Булгариным, об успехе его романа «Иван Выжигин» и т. д.[129] Знакомые, посетившие Булгарина в его имении Карлово под Дерптом, описывали его жизнь там, немало места уделяя его ценной библиотеке[130]. Н. Полевой в статье «Взгляд на русскую литературу 1838 и 1839 годов» пишет о нем: «Никогда не готовившийся в литераторы, русский по рождению, но проведя юность за границею, только с 1820 года начавши учиться снова русскому языку <…>»[131].

По мере повышения престижа Булгарина, усиления его влияния в журналистике и обществе и прояснения его идеологических и эстетических позиций растет и число его журнальных противников, причем агрессивность и язвительность Булгарина способствовали особой ожесточенности и бескомпромиссности их нападок. Проявлялось это обычно в оценке его произведений, поскольку цензура в то время строго следила за тем, чтобы негативные сведения о личной жизни и общественном поведении конкретных лиц не проникали в печать. Поэтому порочащие Булгарина биографические сведения публиковались редко, чаще всего речь шла о том, что для него польские интересы важнее русских. Так, Дельвиг, рецензируя «Димитрия Самозванца», пишет в неподписанном отзыве: «Нам приятно видеть в г. Булгарине поляка, выше всего ставящего свою нацию; но чувство патриотизма заразительно, и мы бы с бо́льшим удовольствием прочли повесть о тех временах, сочиненную писателем русским»[132].

Поскольку компрометирующие Булгарина сведения почти не могли проникнуть в российскую печать, они находили выход преимущественно в слухах и эпиграммах. В направленных против Булгарина эпиграммах Пушкина, Вяземского, Баратынского и других[133] главное внимание уделялось не литературным достоинствам его произведений, а его моральным качествам. Булгарина упрекали в доносительстве, враждебности к России и предательстве ее интересов, стремлении к наживе, неискренности и обмане читателей[134].

В печать проникают только глухие намеки, понятные очень немногим посвященным. Так, Пушкин в памфлете «Несколько слов о мизинце г. Булгарина и о прочем» (Телескоп. 1831. № 15; подписан: Ф. Косичкин) говорит о романе «Настоящий Выжигин», который якобы написан, и, приводя названия глав, по сути дела, пишет краткую пасквильную биографию Булгарина:

«Между тем полагаю себя вправе объявить о существовании романа, коего заглавие прилагаю здесь. Он поступит в печать или останется в рукописи, смотря по обстоятельствам.

Глава I. Рождение Выжигина в кудлашкиной конуре. Воспитание ради Христа. Глава II. Первый пасквиль Выжигина. Гарнизон. Глава III. Драка в кабаке. Ваше благородие! Дайте опохмелиться! Глава IV. Дружба с Евсеем. Фризовая шинель. Кража. Бегство. Глава V. Ubi bene, ibi patria [ «Где хорошо, там и родина» (лат.)]. Глава VI. Московский пожар. Выжигин грабит Москву. Глава VII. Выжигин перебегает. Глава VIII. Выжигин без куска хлеба. Выжигин-ябедник. Выжигин-торгаш. Глава IX. Выжигин-игрок. Выжигин и отставной квартальный. Глава X. Встреча Выжигина с Высухиным. Глава XI. Веселая компания. Курьезный куплет и письмо-аноним к знатной особе. Глава XII. Танта. Выжигин попадается в дураки. Глава XIII. Свадьба Выжигина. Бедный племянничек! Ай да дядюшка! Глава XIV. Господин и госпожа Выжигины покупают на трудовые денежки деревню и с благодарностию объявляют о том почтенной публике. Глава XV. Семейственные неприятности. Выжигин ищет утешения в беседе муз и пишет пасквили и доносы. Глава XVI. Видок, или Маску долой! Глава XVII. Выжигин раскаивается и делается порядочным человеком. Глава XVIII и последняя. Мышь в сыре»[135].

Не все намеки тут ясны, но можно понять, в чем Пушкин упрекает Булгарина: украл шинель; служил России, потом Франции (причем участвовал в походе на Россию), потом опять служил России; занимался сутяжничеством в суде; попал на крючок и вынужден был жениться на публичной женщине; писал пасквили и доносы.

Можно упомянуть и другие произведения с намеками, в которых был выведен Булгарин: водевили «Знакомые незнакомцы» (1830) и «Авось, или Сцены в книжной лавке» (1841) П. Каратыгина и «Петербургские квартиры (1840) Ф. Кони, басни «Кукушка и Петух» (1841) И. Крылова и «Хавронья» (1845) П. Вяземского, «сцены» «Утро журналиста» (1839) В. Одоевского и др.

Негативная информация о жизни Булгарина появлялась и в зарубежных публикациях. Так, немецкий литератор Генрих Кёниг на основе бесед с Н.А. Мельгуновым выпустил в 1837 г. в Германии книгу «Очерки русской литературы», где, наряду с резко отрицательной оценкой творчества Булгарина, содержались и порочащие его сведения: о том, что он принимал участие в походе наполеоновской армии на Москву, что, выпуская издание од Горация, комментарии заимствовал у польского филолога, а в своих «Воспоминаниях о Испании» использовал публикации французских авторов, и т. п.[136] В России же противники Булгарина всячески популяризировали эту книгу. Так, в «Современнике» П.А. Плетнева говорилось, что эта книга «не бранная, не лживая, а благонамеренная, беспристрастная, написанная не наобум, а с знанием, может быть, с некоторыми ошибками, но с добросовестностию <…> весьма любопытно будет видеть, как судят о наших писателях, вне сферы русского журналиста и монополии мнений <…>»[137]. В немецких и финских газетах появлялись компрометирующие Булгарина публикации. Статья о Булгарине с информацией о его службе в наполеоновской армии была включена в популярный немецкий справочник[138]. Позднее А. Герцен в книге «О развитии революционных идей в России», выпущенной в 1851 г. на немецком языке, писал: «Небольшая кучка ренегатов, вроде сиамских близнецов Греча и Булгарина, загладили свое участие в 14 декабря доносами на друзей и устранением фактора, который по их приказанию набирал в типографии Греча революционные прокламации. Они одни господствовали тогда в петербургской журналистике – но в роли полицейских, а не литераторов»[139].