Михаил Колесников - Сухэ-Батор

А сегодня Янжима почему-то догадалась: будет такой разговор. И сладко заныло сердце. Что сказать в ответ?

Кони взбирались по крутому склону сопки. Они шагали теперь рядом. Сухэ наклонился и легонько обнял девушку.

— Расскажи что-нибудь, — попросила она. Голос дрожал.

Сухэ улыбнулся:

— Расскажу тебе сказку о девушке — похитительнице сердца. У бедных родителей была дочь-красавица. Сватались за нее всякие знатные тайджи, да Гуны, да ваны. А рядом жил бедный солдат сайн-эр— добрый молодец. Да только у этого доброго молодца ничего, кроме шапки и хантаза, не было. Был он весел, пел песни, никогда не унывал и даже не знал, что на свете есть любовь. А девушка была злой волшебницей: она похитила сердце у бедного солдата. И стал он с того дня сохнуть да петь печальные песни…

— Ты хитрый, Сухэ! — смеясь, воскликнула Янжима. — Не такая уж она злая, эта девушка… Может быть, она тоже тебя любит.

— А почему меня? — изумился Сухэ.

Оба расхохотались.

Кони остановились на вершине. Бескрайная ширь, открывшаяся взору, захватила молодых людей. Они замерли, поднявшись на стременах и взявшись за руки. О чем они. думали в эти счастливые минуты? Трудно сказать. Но оба поняли, что сроднились навсегда и что с этого дня и до самого конца их кони побегут рядом.

Они вернулись в Худжирбулан под вечер, когда небо запылало багровым пламенем. Сухэ долго толковал со своим будущим тестем. А тот лишь согласно кивал головой. Янжима проводила жениха до казарм. Уже расставаясь, он вынул из-за пазухи бережно сложенный газетный лист и сказал:

— Спрячь у себя в божнице…

ПЕРВЫЕ УСПЕХИ

Армия «многими возведенного» делилась на две части: на столичную, которая размещалась в Урге и ее окрестностях, и на худонскую — удельную. Еще маньчжуры установили, что все мужское население (кроме лам) в возрасте от восемнадцати до шестидесяти лет должно считаться находящимся на военной службе. Вся Монголия была разделена на войсковые соединения — хошуны. Монгольские войска представляли собой конницу. Во главе десятка аратских хозяйств стоял дарга — начальник. Пятнадцать десятков составляли сомон, которым командовал «сомон у зангин» — командир эскадрона. Пять-шесть сомонов сводились в полк. Хошуны объединялись в аймаки. В мирное время войсковые командиры выполняли обязанности обычных чиновников, наблюдали за тем, как араты выполняют распоряжения властей.

Если цирикам столичного гарнизона еще полагалось жалованье и обмундирование, то расходы на содержание худонцев целиком возлагались на хошунные управления. Изредка худонским цирикам поставляли мясо «тощих коз», в остальное время они сами добывали себе пропитание. Регулярного обучения худонцев не существовало. Это была не армия, а пестрый сброд, без крепкой дисциплины, без современного вооружения, без грамотных в военном отношении начальников. Все это сборище могло разбежаться в разные стороны при первом же серьезном натиске противника.

Были два человека, которые ратовали за создание монгольской регулярной армии по типу заграничных, в частности русской, — это Максаржаб и Дамдинсурун. Дальновидные полководцы, они понимали, что существующее войско нельзя считать боеспособным. Нужны реформы, иностранные военные инструкторы, которые помогут перестроить армию на современный лад и обучить ее, нужно вооружение: пушки, пулеметы, винтовки. Максаржаб и Дамдинсурун посылали на имя богдо памятные письма с требованием реформ и критикой существующих порядков в армии. Письма раздражали хана и его свиту — слишком уж резок был тон посланий. И хотя Максаржаба поддерживали люди с государственным умом — Ханда-Дорджи и Намнан-Сурун, реорганизация армии все откладывалась на отдаленные времена.

— Я знаю этого мятежника Максаржаба, — выкрикивал пьяный богдо, — он метит в военные министры! А потом и до меня доберется. Смуту среди аратов сеет, ругает новые порядки. Мои войска пойдут на смерть, защищая меня.

Максаржаб и Дамдинсурун были высланы из столицы на запад, в далекий Кобдо. Послали туда их не без тайного умысла. До сих пор в неприступной Кобдоской крепости отсиживался со своим гарнизоном последний маньчжурский губернатор. Продовольствия в крепости могло хватить на несколько лет. Амбань не терял надежды на помощь из Китая. Ему даже удалось послать в Синьцзян верных людей с донесением. Он требовал военной поддержки и уверял, что из Кобдо можно будет начать широкое наступление на Ургу.

Донесение было получено, и по приказу Юань Ши-кая со стороны Синьцзяна двинулись в Кобдо китайские полки. Они катились лавиной по горным дорогам, разоряли по пути стойбища, угоняли скот, вырезали население. Пощады не было ни старому, ни малому. Уцелевшие поспешно откочевывали в глухие ущелья Монгольского Алтая, другие вливались

в боевые отряды Максаржаба. Но силы были далеко не равные. Над Монголией нависла смертельная опасность. А богдо-гэгэн в это время продолжал проводить время в праздности, закатывал пиры, а напившись, зло смеялся:

— Дурак считает себя выше неба! Наш доблестный Максаржаб попал в ловушку: с одной стороны — маньчжурский амбань, с другой стороны — китайцы. Пусть отведает бамбуковых палок, для него это будет полезно.

Министр иностранных дел Ханда-Дорджи, глубоко презиравший богдо-гэгэна за его беззаботность и равнодушие к судьбам Монголии, решил действовать самостоятельно. Он поспешно обратился за помощью к России. Только Россия сейчас могла спасти монголов. Русское правительство сразу же откликнулось на эту просьбу, послало ноту в Пекин. Нота была резкая, полная угроз. Перепуганный Юань Ши-кай приказал китайским войскам отступить в Синьцзян. А кобдоский губернатор так и остался в крепости за глинобитными стенами.

И вот в августе 1912 года всех потрясла невероятная весть: монгольские войска под командой Максаржаба и Дамдинсуруна ворвались в Кобдоскую крепость, перебили маньчжуров, разгромили лавки и склады купцов, сожгли долговые книги.

Последний оплот маньчжуров пал. Весть о победе умилила даже «солнечно-светлого»; он распорядился проводить в храмах с утра до ночи торжественные богослужения по случаю блистательной победы. Имена Максаржаба и Дамдинсуруна были у всех на устах. Они стали национальными героями.

— Они как древние богатыри! — восклицал Сухэ.

Известие о взятии монголами неприступной крепости сильно взволновало его. Значит, еще не умер в народе воинственный дух. Монголы вместе с тувинцами побили строптивого губернатора. Однажды командир эскадрона застал Сухэ за странным занятием: тот чертил что-то палочкой на песке.