Джон Литтлпейдж - В поисках советского золота

В шатре не были совершенно никакой мебели. В центре стояли две громадные лакированные кадки, одна с кумысом, как я скоро узнал, другая с чем-то вроде рагу из баранины. Рядом с кадками лежали единственные столовые приборы, четыре лакированные миски объемом примерно на литр, каждому по одной. Хозяин и другие два башкира сели на ковре по-турецки, и я постарался скрестить ноги, как мог.

Хозяин запустил руку в рагу до самого локтя и некоторое время занимался тем, что нагонял бараний жир к моей стороне кадки. Оказалось, мне он причитается как гостю из далеких краев. Тем временем у меня свело ноги, и я приподнял край палатки и высунул ноги наружу, повернулся другой стороной, вытащил складной нож и принялся подтаскивать к себе кусочки баранины попостнее. Если я чего и не выношу, так именно бараньего жира.

Тут же выяснилось, что это была грубая ошибка. Хозяин ясно дал понять моему переводчику, что он был оскорблен моим отказом от бараньего жира. Кажется, назревал международный кризис. К счастью, я вспомнил эпизод, произошедший несколько недель назад, когда я дал татарскому горняку бутерброд с ветчиной.

Сохраняя серьезность, я объяснил переводчику, что моя религия запрещает мне есть бараний жир, точно так же, как его религия запрещает ему есть свинину. Выпускник Технологического института Карнеги перевел дезинформацию, глазом не моргнув, и хозяин полностью удовлетворился пояснением. Башкиры разделались с пятью-шестью литрами кумыса, пока я одолевал один, и мы вчетвером покончили с рагу из целой жирнохвостой овцы. Башкиры, на которых были рубашки-безрукавки, продолжали запускать руки в рагу до локтя, доставали мясо горстями и слизывали подливку, заливавшую им руки.

Позже вечером мы сели на лошадей и отправились по степи в башкирское зимнее поселение из саманных домиков, расположенное за десять миль. У самых богатых были деревянные дома, и в одном из них подготовили для меня представление. Нас было около двадцати человек, все мужчины, мы сели по-турецки на деревянный пол; единственная мебель в доме, деревянный стол, была занята двумя молодыми людьми, игравшими для нас национальные песни на самодельных деревянных длинных флейтах. Затем вошли женщины, по двое, по трое, исполнили для нас грациозные и своеобразные национальные танцы, и удалились. Мою бестактность за обедом простили и забыли, и мы расстались поздно вечером самым дружеским образом.

Вот такую жизнь вели башкиры и другие азиатские племена, когда я прибыл в Россию в 1928 году. Коммунистической революции исполнилось одиннадцать лет, а народы вроде этих были ею совершенно не затронуты. Кое-кто из молодежи начал проникаться идеями, зашевелился; коммунисты поощряли их желание расстаться с прошлым. Но большинство в племени жило так, как столетиями жили их предки.

Скоро мне стало ясно, что я попал в Россию в последние годы, когда еще можно было увидеть племена в традиционной обстановке. Коммунисты уже заявили, что кочевая жизнь вносит дезорганизацию, ее следует прекратить. Тогда я этого не знал, да большинство жителей не знали и сами. В главном штабе коммунистов, в Москве, для кочевников спланировали новый образ жизни, как в то же самое время и для многих других народностей России. Разрабатывались кампании с целью разрушить социальную, экономическую, религиозную и культурную жизнь всех племен и направить их по новым путям в другую жизнь, которую коммунисты считали более подходящей и полезной для них и большевистской системы.

Получилось так, что я наблюдал большую часть того процесса, который русские назвали «переходом к оседлости». Попросту, это означало полное разрушение старой племенной организации древних народов и их превращение — по возможности с помощью убеждения, при необходимости насильно — в крестьян под контролем государства либо в наемных рабочих на государственных фабриках и заводах. По работе в тресте «Главзолото» я много путешествовал в тех районах, где происходила реорганизация кочевников, и весь процесс был передо мной как на ладони. Позднее я приведу некоторые примеры.

Мне удалось лучше понять, что происходит, потому что оказался в России в то время, когда еще можно было видеть старую жизнь и обычаи племен и оценить, насколько велика разница между старой и новой жизнью.

VI. Непризнанная революция

Направляясь в Россию, я знал, разумеется, что там произошла революция в 1917 году, а после нее несколько лет шла гражданская война. Познакомившись с русскими, я видел, что страдания тех лет оставили глубокие следы, а некоторые так и не оправились окончательно; гражданская война составляла привычный предмет разговора и была любимой темой для пьес, как и до сих пор. Большинство русских, я уверен, не желали новых революционных волнений.

Поскольку, по моему мнению, русская революция закончилась и завершилась, мне и в голову не приходило, что страна берет курс на новое социальное потрясение, почти такое же радикальное и неприятное, как и первое. Ничего подобного я не ожидал, и не знал всю подноготную, чтобы оценить значение второй русской революции тогда, когда она проходила на моих глазах.

Но сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что события 1929 года и последующих лет были не менее революционными, чем последовавшие за 1917 годом. Я наблюдал второй общественный переворот вблизи, и могу засвидетельствовать, что он принес не меньше замешательства, горечи и страданий, чем революция 1917 года. Из второй революции проистекла другая гражданская война, когда брат пошел на брата, и русский на русского, точно так же, как в предыдущем десятилетии. Трагедия здесь в том, что конца второму перевороту не видно; он бушевал совсем недавно с той же силой, что и в 1929 году.

Наша семья приехала в Россию, когда последствия первой революции и гражданской войны почти совсем сгладились, и люди жили довольно удобно и приемлемо. По крайней мере, так было в нашем рудничном городке на Урале. Жизнь в Кочкаре шла гладко в течение первых полутора лет. Люди вели, я бы сказал, нормальное существование для довольно примитивного рудничного городка; нам, во всяком случае, жизнь казалась сносной и даже приятной.

Конечно, встречались и трудности; невозможно собрать тысячи совершенно неподготовленных рабочих, которые никогда не видели современной горной техники, и надеяться, что механизированный рудник станет действовать без сучка и задоринки. Можно приводить примеры, что случалось с дорогим импортным оборудованием на нашем американизированном руднике, когда мы его запускали, от которых у любого инженера волосы дыбом станут.

Русские, и рабочие, и управляющие-коммунисты, имели преувеличенное представление о том, что может американская техника; отказавшись от религии в любой форме, они поставили механизмы на место прежних богов. И им не приходило в голову, что с машинами надо правильно обращаться, чтобы они работали; оборудование на нашем руднике, да и других, слишком быстро приходило в негодность; так обстоят дела до сих пор, поскольку советские рабочие еще не освоились с обслуживанием техники.