Осип Черный - Немецкая трагедия. Повесть о К. Либкнехте

Миновав центр, пришли в рабочий район. Под аркой кирпичного, ржавого с виду дома поднялись по мрачной лестнице на четвертый этаж.

На звонок вышла женщина средних лет в темном платье с разводами. Дверь она лишь приоткрыла, не впуская их.

— Тетушка Венцель, мы к вам. Как было условлено.

— А-а, ну, идите в комнату. — Либкнехта она окинула быстрым сметливым взглядом.

Продолговатая и высокая комната, вход в которую был из темного коридора, глядела окном во двор.

— Отдохнуть тут все же можно, — как бы оправдываясь, объяснил Курт. — Мы решили принять меры предосторожности, так будет надежнее.

— Мне правится тут, — сказал Либкнехт. — Но я не устал, в пути вздремнул даже.

— А все-таки…

Тетушка Венцель бросила с порога:

— Если что будет нужно, не стесняйтесь. Нам, женщинам, тоже хочется быть полезными в общем деле.

— Спасибо, спасибо. Умоюсь с дороги и уйду по делам.

— Ну, нет, — с растяжкой сказала она, — пока не закусите, об этом речи не может быть. Не знаю, как дальше, а пока у меня в кладовке кое-что есть.

— Я сыт, спасибо.

Провожатые собрались уходить, им надо было успеть к началу смены. Перед уходом они заглянули к хозяйке:

— Так мы на вас полагаемся?

— Не беспокойтесь, — ответила она добродушным баском, — тетушка Венцель не подкачает.

Проводив их, она вернулась в комнату, чтобы представиться Либкнехту лучше.

— Сын у меня работал в депо, а другой на электростанции. Теперь один на востоке, а другой в Бельгии. Но я не из тех, кто кричит про зверства казаков, на это у меня хватает ума.

Она вышла и вскоре вернулась, неся в одной руке сковороду с яичницей и поджаренной колбасой, а в другой тарелку с гренками.

Почти следом за нею вошел человек средних лет с морщинистым лицом и резко обозначенными чертами, в опрятной рабочей куртке, без кепи. Он протянул Либкнехту руку:

— Вы-то меня не помните, а я знаю вас хорошо.

— Минуту, минуту… Я вел ваше дело года четыре назад?

— Нет, поболе: пять лет прошло. И мы это дело выиграли.

— Со страховой кассой, которая не хотела платить вам пособие?

Тем временем тетушка Венцель уставляла все на столе.

— У вас хорошая память, — признал посетитель. — Приятно, когда человек помнит, что случилось с другим. Нельзя, чтобы память была короткая.

— Вот тетушка Венцель предлагает закусить, так что давайте вдвоем, — предложил Либкнехт. — А зовут вас… сейчас припомню: Крейнц, да?

— Правильно… А клиентов было за пять лет, наверно, немало?

— Да, — сказал Либкнехт, — немало. Давайте закусим.

— Вот насчет завтрака: моя старуха не любит отпускать меня с пустым желудком. Вы кушайте, это не помешает мне кое-что выяснить. Я не очень-то поворотливый, но хочется получить сведения, что называется, из первых рук.

Сели за столик. Из окна виден был темноватый, окруженный кирпичными зданиями двор.

Либкнехт спросил у Крейнца, что происходит в городе.

— А что вас интересует?

— Как проходила мобилизация, каковы настроения рабочих. — Он поставил перед гостем тарелку.

Крейнц упрямо помотал головой.

— Или сначала позавтракаете, а потом уже поговорим?

— А что? — рассмеялся Либкнехт. — Разговор может лишить меня аппетита?

— Будем надеяться на лучшее. — Отодвинув тарелку, Крейнц положил на стол тяжелые ладони. — Вот какой будет у меня к вам вопрос. Что война может вот-вот разразиться, про это писали много. Что капиталисты строят во всех странах козни, про это мы тоже знали. Рабочий бороться в одиночку не может. И даже организация не должна действовать по своему разумению каждая. Мы ждали команды.

— И по команде стали бы сражаться, как во времена крестьянских войн, вилами и топорами?

— Способов протестовать не так уж мало: забастовка, например, она стоит многого.

— Допустим. А они бросили бы против рабочих войска?

Он умышленно говорил не о том: ему необходимо было понять, что именно думает Крейнц. Поэтому он с удовлетворением воспринял его реплику:

— Это совсем о другом. Я же имею в виду вот что: почему не последовало команды?

Яичница стыла, гренки с янтарными капельками жира на поджаренной корке лежали нетронутые, а разговор продолжался.

— Теперь вопрос хотел бы задать я, — сказал Либкнехт. — Только ответьте мне прямо: такое понятие, как патриотизм, существует или нет?

— Что вы под этим подразумеваете?

— В данном случае — состояние умов, при котором даже передовой рабочий берет винтовку и идет защищать страну.

Крейнц пытливо смотрел на него.

— Значит, вы в самом деле с ними, товарищ Либкнехт?

— С кем?

— С теми, кто предал рабочий класс в эти дни?

Либкнехт выдержал его тяжелый допытывающий взгляд.

— Нет, не с ними.

Крейнц пошевелил ладонями, как будто собираясь убрать их, но вместо этого занял еще большую часть стола.

— Вашим именем пользуются, чтобы оправдать измену, — знаете?

— Это пока что до меня не дошло.

— Наши здешние заправилы говорят так: «Вот он, ваш левый, противник войны! Поднял он руку против кредитов?»

После паузы Либкнехт выговорил каким-то пересохшим голосом:

— Это была ошибка…

— Именно такого признания ждут от вас все!

— Да, ошибка, — повторил он, — и я ее осознал.

— За нее спросят с вас, имейте в виду. Глубоко уважаю вас, и каждый в отдельности уважает. Но когда собираются вместе, на первый план выступает нечто другое.

— Я не страдаю ложным самолюбием и готов держать ответ.

К еде Крейнц так и не притронулся. Поднялся, взял обеими руками руку Либкнехта и пристально посмотрел на него.

— Положение серьезное. Совсем мало людей, которым наш брат верит. Нам терять вас нельзя никак. — Он ушел.

Либкнехт долго мерил шагами узкую комнату. Когда тетушка Венцель пришла за посудой, еда была не тронута.

— Я буду виновата, если вы уйдете голодный. Я ведь за вас отвечаю!

— Да, да, простите, сейчас…

Он продолжал ходить, обдумывая положение в партии и ставя далекое прошлое, приходившее ему на память, в связь с нынешним.

Ему было всего семь лет, когда «железный канцлер» Германии Бисмарк расправился с немецким рабочим движением. Он воспользовался провокационным выстрелом в императора какого-то фанатика, сумасшедшего и провел давно лелеемую им меру. Подавляющим большинством голосов рейхстаг принял «исключительный закон против социалистов». Партия Августа Бебеля и Вильгельма Либкнехта лишилась легальности. Ее организации и пресса были разгромлены. Канцлер был уверен, что она перестанет существовать.