Эдуард Кочергин - Рассказы Эдуарда Кочергина в "Знамени"

От автора

Эти две былички — продолжение напечатанных ранее в “Знамени” рассказов о праведных людях, опущенных жизнью, времен крутой Совдепии — 40—60-х годов прошлого столетия. Иван Светописец — наш островной тип. Мим Хасан Мусин — не здешний, но полюбился городу и стал нашим. Оба делателя жизни оставили след в памяти Питера. Время и людская молва наложили на реально существовавших персонажей некую фантазийную патину. Но это не легенды, а питерские былички.

Реприза дядюшки Хасана

Хасан Мусин, король клоунов сталинской Совдепии, уже при жизни стал фигурой фольклорной. Он не умел писать, читал по слогам, а над собственной росписью корпел по десять минут, покрываясь испариной. Корифей циркового комизма страшноватых тридцатых, сороковых, пятидесятых годов был абсолютно безграмотен. Зато от абсурдистской детской чепухи, которую он выделывал на арене, задыхался от смеха партер.

Крупнейший знаток циркового искусства, художественный руководитель питерского цирка Георгий Венецианов, по местному — гардемарин, чудом сохранившийся осколок дореволюционной культуры, называл Хасана Галиевича природным органиком. Директора цирков сражались между собой, желая заполучить коверного для своего манежа. В дни выступлений клоуна в вестибюле над кассовым окошком висели объявиловки: “На Мусина все билеты проданы”. Истинный потомок великого праотца всех шутов, античного комедиографа Аристофана был Всевышним наделен даром думать, говорить телом и смешить людей, смешить до слез.

Рожденный в Ташкенте до революции, рано сбежавший от своих татарских родителей, воспитанный ташкентской улицей, беспризорник Хасан случайно попал на галерку цирка и, очарованный, застрял в нем на всю жизнь. Попервости шестерил, стараясь услужить всем — артистам, униформистам, конюхам, реквизиторам. Носил, таскал, ставил, открывал, закрывал, чистил, убирал, ухаживал за лошадьми, самыми любимыми существами на свете. Потом он шутил, что родился в стойле и материнским молоком для него было молоко кобылицы.

Ему повезло. На его шарнирность обратил внимание опытный мастер манежа Николай Аристархов и стал делать из шкета артиста. Поначалу обучил акробатике — азбучной грамоте цирка. Через десять месяцев Хаська дебютировал. Уважаемый учитель почувствовал в нем бесстрашие, цирковой кураж, абсолютный слух, фантастическую природную пластику — и не ошибся. Спустя малое время, стоя вверх тормашками — головой на голове старшего партнера, акробат Хасан наяривал плясовую на концертино.

После “глухонемых” фильмов с Чарли Чаплиным заболел клоунадой и через год превратился в имитатора Чарли, показывая мнимого глупца и мудрого философа на манежах провинциальной России.

К началу тридцатых годов он уже сам по себе — клоун-мим Хасан Мусин с любимым концертино. Концертино в его руках заменяло речь, язык, слово. С помощью этой малой гармоники Хасан беседовал со зрителями, отвечал на их вопросы, спрашивал, хохотал, пел. Говорить опасно, да и зачем, можно, не открывая рта, благодаря виртуозному владению телом и инструментом, сказать так, что все будет понятно, правда, каждому свое. Это превратило его в самого смешного и самого свободного клоуна сталинского цирка.

Хасана Мусина любили все и всюду, но особенно в Питере. Да и он в своей цыганской, кочевой жизни предпочитал город трех революций другим городам, стараясь чаще выступать на арене цирка Чинизелли. Большим поклонником Мусина был сам Сергей Миронович Киров. Он даже в начале тридцатых годов обещал дать коверному отдельную квартиру в Ленинграде, но шуту Его величества народа не повезло — Мироныча стрельнули. Перед самой войной вот-вот уже давали квартиру, ан нет, не успели — напал фашист. После войны снова пробовали наградить любимого клоуна города жильем, опять не вышло, начальников Питера объявили антипартийной группой и всех постреляли. Ну прямо как на манеже в дурной репризе: у рыжего — все мимо рта.

Питерский цирк снимал для клоуна комнату в коммуналке, на полюбившейся ему Бармалеевой улице, что на Петроградской стороне. В теплые времена года он от цирка до своего дома ходил пешком. Шел по Каштановой аллее, бывшей площади Коннетабля, мимо расстреллиевской статуи Петру Первому и Инженерного замка, по Марсову полю, через Троицкий мост, переименованный в честь благодетеля в Кировский, далее по Кировскому проспекту мимо Татарской мечети, сооруженной при последнем царе на гроши петербургских дворников-татар, до Пушкарской улицы и Большого проспекта, а там уже рядом. Зимой добирался на трамвае, ближайшая остановка которого находилась на Садовой улице подле бывшей Замковой церкви Архангела Михаила. В любом случае всегда проходил мимо громадины первого российского императора со знаменитой надписью: “Прадеду — правнук”. Этот памятник русскому абсолютизму, огромный бронзовый прадед в римских доспехах с двуглавыми орлами на плаще, крепко сидящий на бронзовом коне, действовал на Мусина подавляюще. Проходя мимо, он перед ним чувствовал себя нацменом и старался не поднимать глаза выше коня, который нравился ему более, чем восседавший на нем самодержец.

В начале шестидесятых годов в нашем славном городе состоялось редчайшее событие — Всесоюзная конференция клоунов под патронажем генералов из Союзгосцирка. Со всех концов необъятной Родины, из всех цирков прилетели и приехали к нам на Фонтанку белые, рыжие, мимы и разговорные, коверные, эксцентрики музыкальные и просто эксцентрики, короче, шуты всех мастей.

Великим политковерным — первым секретарем Коммунистической партии СССР Никитой Сергеевичем Хрущевым — было объявлено, что нынешнее поколение советских трудящихся будет жить при коммунизме, и что в 1980 году наступит первая стадия мечты человечества. Задача бойцов культурного фронта — готовить людей страны к совсем недалекому светлому будущему. Естественно, советский цирк не остался в стороне и решил повысить идеологическую составляющую своего вида искусства. Поэтому основной вопрос, который решали на съезде социалистических клоунов, — идейное содержание реприз. Смех обязан воспитывать зрителя в духе преданности коммунизму.

Оказалось, что на всем земном шарике более тоскливого мероприятия в истории этого жанра не было никогда. Неразговорчивые, мрачные, без всяких цеховых отличий, скучно одетые в темно-коричневые, серые, синие, черные пары, похожие на завсегдатаев питейных рундуков и рюмочных, клоуны производили довольно печальное впечатление. Представить себе, что эти люди с арены цирка смешат публику, было невозможно. Вскоре после приветствий и тронных речей начальственных ораторов многие шуты стали клевать носом.