Сергей Семанов - Макаров

Всем тем, кто оказался причастен к созданию «поповок», пришлось впоследствии выслушать немало упреков и колкостей6. Кое-что перепало и на долю Макарова. Ну что ж, не ошибается только тот, кто ничего не делает, – недаром это была любимая макаровская поговорка. А иронические усмешки сопровождают любое начинание, даже то, которое приносит потом громкий успех.

С этим Макарову позже пришлось столкнуться в полной мере.

«Нападайте! Нападайте!»

Яркое весеннее солнце исчезло за горизонтом. Вечер выдался тихий, теплый. Волны, словно устав за день, улеглись. Корабли, стоявшие в Севастопольской бухте, казалось, тоже отдыхали, застыв у пирсов или приткнувшись к якорным бочкам. Но если корабли были неподвижны и даже черный дым не курился над трубами, то на палубах происходило движение самое оживленное. С орудий снимались чехлы, люки трюмов были открыты, около них натруженно скрипели лебедки, на палубных досках тускло мерцали не убранные в погреба снаряды. Один из кораблей имел вид несколько странный. Вернее, не странный, а непривычный. Торговое судно, самое обыкновенное: хрупкий корпус, легкие надстройки, все как полагается хорошему «купцу» (так военные моряки снисходительно именуют суда своих мирных коллег). Но почему же тогда у борта «купца» стоит баркас со снарядами? И снаряды эти поднимают на борт? А посреди палубных лебедок, мостиков и люков торчат орудийные стволы? Вот эти-то стволы и придавали мирному «купцу» непривычный для глаз бывалого моряка вид.

На судне пронзительно засвистала боцманская дудка. Матросы, перескакивая через разбросанные на палубе предметы, стремглав кинулись к борту, построились, замерли. Длинная белая шеренга матросов и короткая черно-бело-золотая шеренга офицеров. Замерли все. Только один человек на корабле имел право в этот миг двигаться. Это командир. Крупный, широкоплечий, с длинными, вислыми, как у запорожца, усами, он подался вперед и заговорил:

– Война объявлена. Мы идем топить турок. Знайте и помните, что наш пароход есть самый сильный миноносец в мире и что одной нашей мины совершенно достаточно, чтобы утопить самый сильный броненосец. Клянусь вам честью, что я не задумаюсь вступить в бой с целой турецкой эскадрой и что мы дешево не продадим нашу жизнь...

Громовое «ура!», разнесшееся над Севастопольской бухтой, было ему ответом.

По темному борту корабля шла надпись затейливой славянской вязью: «Великий князь Константин».

Командиром корабля был лейтенант Макаров.

Стоял вечер 12 апреля 1877 года. Началась русско-турецкая война.

Много лет спустя после описываемых событий великий сын болгарской земли Георгий Димитров скажет, что «свое национальное освобождение Болгария получила из рук русского народа». Пять веков угнетали турецкие захватчики болгар. Пять веков длилась тяжкая ночь рабства над землей Болгарии. Много было пролито крови, разрушены и осквернены бесценные творения болгарской культуры. Турецкие поработители пытались полностью ассимилировать болгарский народ. Меры тут применялись самые жестокие, самые зверские: преследовались национальные письменность и религия, запрещалось образование на родном языке и т. д. Страшен был и так называемый «налог кровью», Янычары отбирали маленьких мальчиков, наиболее здоровых и крепких, чтобы потом вырастить из них пополнение в свое войско. Душераздирающие сцены происходили ежегодно в городах и весях Болгарии на протяжении столетий. И особо трагический смысл происходящего состоял в том, что среди янычар, бесчинствовавших в стране, были и болгарские уроженцы, забывшие свой народ, потерявшие с ним всякую связь, всякое родство. Тема эта часто звучала в болгарской поэзии: человека отрывают от родной почвы, прививают ему чужую культуру, чужую веру, чужой язык – и вот он уже враг своей земли...

Под янычарским игом страдал не только болгарский народ. В пору наибольшего размаха своих завоеваний турки захватили весь Балканский полуостров, Румынию, Молдавские княжества, Словакию, угрожали Польше и Венгрии. Естественно, что порабощенные турками народы обращали свой взор на Россию, которая судьбой истории одна лишь и могла стать их освободительницей. К тому же большинство покоренных турками народов исповедовали православие: греки, сербы, болгары, румыны и т. д. В ту пору дополнительным фактором, увеличивавшим русское влияние, было то, что с XV века после захвата турками Константинополя религиозный центр православия фактически переместился в Москву.

К 70-м годам XIX века некогда грозный оттоманский хищник одряхлел. «Больной человек» – так называли Турцию в дипломатических кабинетах Европы. Несмотря на тяжелую «болезнь», турецкие захватчики все еще держали под пятой Болгарию, Албанию, значительную часть Сербии и Греции (кроме того, Оттоманская империя продолжала угнетать обширные области в Азии, населенные армянами, арабами, курдами и другими нетурецкими народами). Военная мощь Турции была еще очень велика, армия и флот имели современное вооружение. Великобритания, ведя враждебную в отношении России политику, оказывала султану военную, финансовую и политическую поддержку.

Летом 1875 года вспыхнуло восстание славянских народов в Боснии и Герцеговине (в настоящее время входят в состав Югославии). Вести об успехах восставших всколыхнули все порабощенные Турцией народы. В апреле 1876 года началось восстание в Болгарии. Оно превратилось в народное движение общенационального характера. Войной против Турции пошли Сербия и Черногория – в то время крошечные государства с небольшими и плохо организованными армиями. Началась всеобщая борьба славянства против султанской тирании. Русская общественность с величайшим сочувствием следила за успехами братских славянских народов. Множество добровольцев готовы были отправиться на Балканы, чтобы принять участие в этой освободительной борьбе. Около пяти тысяч русских добровольцев в 1876 году уже сражались в армиях Сербии и Черногории. По всей стране проводились сборы средств в пользу восставших славян, в Сербию и Болгарию посылались продовольствие, медикаменты и т. п.

Как только у южных границ России начали сгущаться тучи военной опасности, Макаров стал добиваться перевода его на Черное море. Изучая его переписку того времени, нельзя найти свидетельства о его причастности к широко развернувшемуся в ту пору в России движению за общеславянскую солидарность: Макаров совершенно не касается этих проблем. Двадцатисемилетний лейтенант, выросший на окраине страны и чуть ли не половину своей молодости проведший в море, он еще не мыслил широкими политическими и гражданскими масштабами. Это придет позже. А пока Макаров руководствуется тем же компасом, по которому он шел всю жизнь: долг, долг перед родиной. «Там трудно, значит, я должен быть там» – примерно так выразился адмирал Макаров много лет спустя. Лейтенант Макаров ничего подобного не говорил, быть может, даже не думал об этом. Он просто начал хлопотать о переводе на Черное море. И делал это, как и всегда, энергично и настойчиво. Впоследствии он скажет: «Вряд ли за всю жизнь я проявил столько христианского смирения, сколько за эти два месяца. Иной раз не только язык – руки! – так и чесались!»