Зотов Георгий Георгий - Я побывал на Родине

— Начальника сейчас нет. Вот билеты, и уходите куда-нибудь, в другое место. Пока начальник заметит, что не хватает двух билетов, то вы уже уедете, а я уж тут как-нибудь объяснюсь.

Я схватил билеты, не забыв при этом посмотреть, не просрочены ли они, поблагодарил железнодорожника и ушел. Мы с женой ушли со станции и остановились недалеко от станционного базара, усевшись на своих чемоданах. Светило и грело солнышко. Я принялся наблюдать. Впервые я был так близко от местных жителей. До сих пор меня окружали возвращенцы и их быт, столь же жалкий, как и мой собственный. Но и коренное население выглядело не лучше. Все мне было внове, все казалось чужим и диким. Во Франции торговаться не принято, а здесь торговались, что называется до упаду, разыгрывая целые сцены, которые могли быть смешными, если бы от них не щемила сердце обида и тоскливое разочарование. Бедные, обездоленные люди… Мне неловко было смотреть на жену, потому что я хорошо представлял себе ее душевное состояние. Я знал, что она гораздо раньше меня начала сожалеть о своем решении ехать на родину. Во Франции она видела совершенно иное, ей было стыдно за свои восторженные рассказы о советской родине, представшей сейчас перед нами такой жалкой, обшарпанной и несчастной.

Она очутилась за границей совсем молоденькой и не знавшей в полной мере всех унизительных тягот под-советского существования; как-никак, она жила раньше при родных, помнила мирное время, когда все же было не так трудно. Теперь ей приходилось переживать все трудности и тревоги советского быта…

Мое настроение оставалось прескверным, хотя понемножку и развеивалась, охватившая было меня, полная апатия. Я подбадривал самого себя и жену. Слава Богу, наш малыш был здоров.

Мы пробыли на привокзальной площади до вечера, а приблизительно за час до отхода поезда изведали первую, так сказать, свободную посадку в советский поезд. Увы, она немногим отличалась от посадки в возвращенческий эшелон. Господи, неужели здесь всегда так? — думал я. Неужели всегда нужно вот так орудовать локтями, отталкивая слабейших, напирая изо всех сил, чтобы протиснуться в вагонные двери? Меня все больше мучила тоска по жизни, в которой есть порядок, устроенность и спокойствие.

Мне припомнились французские поезда, в которых вагоны не так велики и, может быть, не так удобны, но в эти вагоны люди входили совершенно свободно, усаживались где кому больше понравится, где не было никаких проводников, а главное — никому не приходило в голову дрожать от боязни, что вот, не попаду в поезд, останусь — и что же тогда делать? Умолчу о подробностях посадки, скажу лишь, что было ужасно тесно, что мы трепетали за целость своих вещей и что в вагоне воздух состоял, кажется, из одного только густого махорочного дыма.

Я не то заснул, не то забылся, помню только что на дворе светало, сквозь окно был виден кусок неба, совершенно чистого, когда жена сказала мне, что на следующей остановке нам нужно слезать. Это не был еще Краснодар, это была станция Кавказская, где нам предстояла пересадка. Станция была целехонька, и это нас порадовало и подбодрило — неизвестно почему. Здесь даже не было особенно грязно. Поезд на Краснодар отходил только в восемь часов вечера. Захотелось основательно вымыться и по человечески поесть. Первое намерение мы осуществили кое-как, а второе обошлось нам почти в двести пятьдесят рублей, и то лишь потому, что я сбегал на городской базар, где все стоило дешевле, чем возле станции…

Подкатил какой-то поезд. В нем находились одни молодые парни. Это были призывники, отправлявшиеся на военную службу. Ехали они в Краснодар. Я отыскал офицера, сопровождавшего эшелон с новобранцами и попросил его забрать нас с собой. Офицер ответил, что ничего не имеет против, если в каком-нибудь вагоне сыщется для нас место.

Место нашлось, даже довольно просторное, и милые ребята не расспрашивали нас, кто мы и куда едем. К утру мы прибыли в Краснодар. Конечная цель нашего путешествия была достигнута. Мы поблагодарили призывников и сопровождающего офицера и вышли со станции. Мать моей жены жила довольно далеко и поэтому мы подрядили человека с ручной тележкой довезти наши вещи за двадцать рублей, при условии, что я буду подталкивать тележку сзади.

Моя жена быстро пошла вперед, а мы поплелись позади. Я понимал состояние жены, ей не терпелось попасть домой, она хотела встретиться с матерью без свидетелей…

Когда мы притащились к дому моей тещи, жена стояла на улице, поджидая нас. У нее был расстроенный вид. Ее матери здесь нет, соседи не знают, где она и предполагают, что она переехала в Ейск. Говорили, что она вышла второй раз замуж.

Одна соседка приняла нас с великим радушием, даже с радостью. Мы у нее хорошо вымылись, поели и выспались. Тут мы в первый раз с самого начала нашего путешествия, смогли искупать ребенка — первый раз за семь недель, проведенных в пути. Соседка, да и мы сами диву давались, как этот несчастный ребенок выдержал такие мытарства. Это было самое настоящее чудо. Не счесть, сколько погибло маленьких детей возвращенцев — они умирали, как мухи.

У родни

Вечером того же дня мы отправились к дедушке моей жены. Это была родня с отцовской стороны. Родители моей жены были в разводе. Отец ее до сих пор находился в армии. Итак, мы отправились к старикам. Я шел, задумавшись. У бывшей соседки жены меня приняли очень хорошо, несмотря на то, что я иностранец. Но как примут меня люди, для которых я без их ведома стал родственником — это совершенно другой вопрос. Моя жена тоже сильно волновалась.

Когда мы пришли во двор дома, где жили дед и бабка жены, то увидели в окне их квартиры свет. Они жили на первом этаже. Стоя у дверей, можно было видеть через окно внутренность комнаты. За большим круглым столом сидел старик, двое детей лет пяти-шести и молодая женщина. Семья ужинала. Посреди стола стояла керосиновая лампа. Мы стояли перед дверью и смотрели. Жена не решалась постучать. Занятые разговором, люди в комнате не замечали нас. Я толкнул легонько жену: постучи. Так как она все еще не решалась, я постучал сам. Дед спросил:

— Кто там?

Я отворил дверь и подтолкнул жену. Она вошла в комнату. Я остановился в дверях. Присутствовавшие в комнате застыли неподвижно, с растерянными лицами.

— Аллка! — вскрикнула вдруг женщина и кинулась целовать мою жену.

Старик бросился в соседнюю комнату и сейчас же вернулся вместе со старухой, бабкой моей жены, успевшей расплакаться от волнения и радости.

— Что это у тебя на руках? — спросила женщина, приходившаяся моей жене теткой.

— Дочка, — ответила моя жена, по лицу которой текли слезы, хотя она не переставала как-то растерянно улыбаться.