Яков Абрамов - Иоганн Генрих Песталоцци. Его жизнь и педагогическая деятельность

Помимо горячей любви к детям, у Песталоцци было еще другое средство, при помощи которого он мог делать чудеса в своей области. Средство это – вытекавшее все из той же любви к детям – состояло в уважении личности в ребенке. Песталоцци никогда не приказывал, никогда ничего не требовал от детей; он объяснял им, что нужно и почему нужно, и дети всегда охотно делали то, что было нужно. Такой способ многим кажется неисполнимым, а между тем Песталоцци он вполне удавался и притом при самых неблагоприятных условиях. Причина успеха Песталоцци крылась в том, что он был воспитатель не по должности, а по призванью. Как действовал Песталоцци среди своих питомцев, наглядно покажет следующий пример. В то время, когда Песталоцци работал в Станце, по соседству, по всему Унтервальдену, шли стычки между французами и австрийцами. После одной из этих стычек французы сожгли село Альтдорф, заподозрив жителей его в оказании помощи австрийцам. Песталоцци, узнав об этой жестокости, прежде всего подумал о детях, которые должны были остаться бесприютными на пожарище. Предоставить этих несчастных детей их собственной судьбе Песталоцци не мог; но как было взять их в приют, когда средств не хватало и для содержания прежде набранных детей? И вот в эту трудную минуту Песталоцци решается обратиться к самим призреваемым детям. Он собрал их вокруг себя и сказал им: “Альтдорф сгорел; может быть, в эту минуту бродит по пожарищу до ста детей без крова, без пищи и одежды. Желаете ли вы попросить наше благодетельное начальство, чтоб оно дало приют им в нашем доме?” Дети закричали: “Желаем! Желаем!” “Но у нас мало средств, – продолжал Песталоцци, – вы принуждены будете ради этих бедняков больше работать, меньше получать пищи и даже платьем своим должны будете поделиться с ними, – желаете ли вы все-таки помочь им в их несчастье?” Ответом служили крики детей: “Пусть все они придут сюда! Мы согласны больше работать и меньше есть”. И действительно, когда явились альтдорфцы, дети из Станца приняли их, как братьев, одели их в свои одежды, поделились с ними своими постелями и заботились о них с важностью взрослых нянек и воспитателей. Такого приема Песталоцци держался всегда в своих отношениях с детьми; всегда он обращался к их разуму, их нравственному достоинству, их чести. Он не считал себя вправе игнорировать человеческую личность только потому, что она заключена в ребенке, и не стеснялся развивать в этих малютках сознание нравственных обязанностей, долга. Когда дети особенно шумно выражали ему свою любовь и благодарность за все его заботы о них, Песталоцци говорил им, что для него высшим выражением их благодарности к нему будет, если они со временем, став взрослыми, сами посвятят себя тому, чтобы жить среди бедных, покинутых детей, воспитывать и учить их. Эти слова Песталоцци производили сильнейшее впечатление на детские души. Не правда ли, как все это мало походит на приемы “современной педагогики”, отцом которой, по какому-то недоразумению, называют Песталоцци?

Третьей основой воспитания в приюте Станца являлся труд. Это не был тот “ручной труд”, которым забавляется “современная педагогика” и который состоит в выскабливании ложечек для соусников и подножек для часов.

Нет, дети исполняли все работы, необходимые для их существования, – работы, польза и необходимость которых были им очевидны и которые поэтому исполнялись дружно и весело. Они готовили себе пищу, чинили свое платье, рубили дрова, топили печи, носили воду, поддерживали чистоту в доме, по мере сил и возможности ремонтировали комнаты и т. д. Приучаясь к труду, свыкаясь с ним как с необходимым элементом существования, дети вместе с тем приобретали ряд практических навыков, которые должны были избавить их от беспомощного положения в жизни и сделать их полезными членами общества.

Воспитывая в детях нежные чувства любви и благодарности, развивая в них чувство личного достоинства и сознание нравственного долга, приучая их к труду и делая их годными к жизни в обществе, Песталоцци заботился и об их умственном развитии, о снабжении их знаниями и о прохождении ими необходимых ступеней формального образования – грамоты и счисления. Как увидим ниже, Песталоцци как учитель-практик был плох, и результаты его преподавания получались весьма печальными. В данном случае Песталоцци выручали, однако, особенности приютской жизни. При массе учеников разных возрастов, разной подготовки, разнообразного умственного развития, при множестве и разнообразии обязанностей, которые нес Песталоцци, не могло быть и речи о систематическом учении или классном преподавании. Песталоцци должен был ограничиваться, с одной стороны, случайными беседами со всеми ученикам, о том или ином предмете, а с другой, – не менее случайными занятиями с некоторыми наиболее способными учениками. Желая, однако, чтобы и все остальные не оставались без обучения, Песталоцци создал здесь, гораздо ранее Белля и Ланкастера, систему взаимного обучения. Ученики Песталоцци, успевавшие лучше других, немедленно становились его помощниками и обучали тому, что узнали сами, своих отставших товарищей. При этом, наблюдая за приемами обучения, практикуемыми учениками-помощниками, Песталоцци напал на мысль, которая затем сделалась одним из основных положений его педагогической системы: приемы преподавания могут и должны быть упрощены настолько, чтобы самый простой человек мог сам обучать своих детей так, чтобы начальные школы оказались мало-помалу совершенно лишними.[2]

Так жил Песталоцци с дорогими ему детьми в Станце. Но только успел установиться в приюте определенный порядок, только Песталоцци имел счастье убедиться в том, что его поистине героические усилия начали давать добрые результаты, только приют стал подниматься на ноги, как все дело Песталоцци было самым грубым образом разрушено внешней силою. Разбитые австрийцами французы двинулись к Станцу, где и расположились, заняв под штаб монастырь, откуда Песталоцци с его детьми был просто выгнан. Он очутился среди поля в разоренной стране в сопровождении более чем ста детей. Не было крова, под которым Песталоцци мог бы приютить своих питомцев; не было пищи, которою он мог бы накормить их. Что было делать? Оставалось одно – распустить этих несчастных на все четыре стороны, чтобы они промышляли каждый для себя. И Песталоцци, так горячо любивший детей вообще, всегда болевший сердцем за них, вынужденных бродяжничать по Швейцарии, и, наконец, так сильно привязавшийся к своим питомцам, должен был покинуть их, пустить их снова бродяжничать и опять возвратиться к привычкам нищенской жизни, от которой он только что избавил их после стольких трудов. Это был уже второй удар такого рода, и он поразил и душу, и тело Песталоцци. Измученный физически, с отчаяньем в душе, Песталоцци едва добрался до Гурнигеля, где у него был один приятель, и здесь пробыл некоторое время в состоянии “онемения”, как выражался он сам. Казалось, и физические, и душевные силы совершенно оставили этот живой труп. Измученное лицо его было просто страшно, а душа, действительно, словно совершенно онемела.