Сергей Минцлов - Петербург в 1903-1910 годах

Вечер. Около 8 ч. вечера по городу начались манифестации. Толпы студентов и штатских вперемежку с дамами и национальными флагами в руках направились к Зимнему дворцу, оттуда по Невскому к Аничкову с пением «Боже царя храни» и «Коль славен». Тысячеголосое ура и пение гимнов у дворцов вызвали к окнам несколько фигур придворных.

Около 11 часов вмешалась полиция и стала разгонять наиболее неугомонных, причем некоторым пламя патриотизма пришлось погасить в участке; разгоняли кулаками и ножнами «селедок»; кое-кому долго придется попомнить начало японско-русской войны!

31 января. Нашею же миною взорван наш минный транспорт «Енисей». Что и говорить, на славу начали войну! Слухов в городе — не обобраться.

Рядом с проснувшимся патриотизмом приходится наталкиваться и на другие речи: на желание, чтобы японцы поколотили нас — для нашей же пользы. Говорят, что если мы побьем, то близкое уже «освобождение» России отодвинется опять вдаль, зазнаемся, все пойдет еще хуже, чем шло. Скорбят, что все другие интересы поглощены войной, и народное движение, так разраставшееся везде, ринулось в новое русло. Я лично желаю, чтобы прежде всего не легло срама на Русь. Что делать? Пусть реформы отодвинутся на несколько лет, жаль, но раз заварилась каша — надо выходить из нее с честью!

Сильное возмущение в ультра-либеральных кружках произвела всеподданнейшая телеграмма со всякими верноподданническими чувствами от тверского, на днях так посрамленного правительством, земства.

Вчерашние демонстрации происходили, оказывается, и около французского и английского посольств. Союзникам, конечно, орали ура, пели гимны, а англичанам устроили кошачий концерт. Тут-то, рассказывают участники, полиция и попросила их «честью» разойтись по домам. В общем же полиция теперь стушевалась почти совершенно.

Похоронили Михайловского.

Многотысячная толпа заливала всю площадь; в Преображенский собор нельзя было и протискаться. К изумлению и некоторому волнению публики, вдруг из одного из дворов появился жандармский отряд и направился к собору. К счастью, опричнина сия, переговорив с распорядителями и получив, вероятно, от них заверения, что беспорядков не будет, удалилась: быть бы скандалу иначе!

Гроб понесли на руках; на самом видном месте катафалка для венков, наверху, висел венок с надписью: «от находящихся в доме предварительного заключения».

Когда процессия двинулась — навстречу ей с Литейного донеслось «ура» — шли манифестанты-правительственники.

Разговоров велось гибель в толпе, увы, главным образом о войне, о студентах «белоподкладочниках», громко именующих свой кружок «Денницею» (переделанный их врагами, сторонниками стачек — в денник, т. е. конюшню) и организующих все эти гимны на улицах. Арабажин, напр., и др. убеждены (предлагали даже пари), что Япония побьет нас, так как наша Манчжурская дорога никуда не годна и может провезти в сутки не более 2000 чел. Вообще очень многие настроены весьма пессимистически и говорят, что как бы ни закончился национальный вопрос, — народный страшно пострадает. Предвещают голод и всякие ужасы вроде вмешательства Англии, полного обнищания и т. д., и т. д. Страшен черт, да милостив Бог!

Вечер. «Варяг» и «Кореец» погибли геройски, обороняясь от целой эскадры. «Кореец» затонул сам, а «Варяг» взорвал себя в последнюю минуту на воздух; крохотная владивостокская эскадра прорвалась в море и разгромила японский город Хакодате. Честь и слава молодцам!

Крейсер «Варяг»

Ехал домой и разговорился с извозчиком.

— Вот, — говорит, — барин, хозяин у меня четыре запряжки имеет, деньги, все у него есть, а в добровольцы ушел. Не могу утерпеть, говорит. Жена, теща плачут, куды, говорят, идешь, зачем ты? Не могу, говорит, утерпеть и кончено!

— Ну а ты как, — спрашиваю, — думаешь: кто кого — мы японцев побьем или они нас?

Ванька даже плюнул.

— Вот экакеньких-то да не одолеть? — он показал рукою на аршин от земли. — Одолеем. Мы смирно сидели, терпели, ну а теперь шабаш: теперь разворочались!

— Ну, а если все-таки побьют?

— Голову то есть себе об панель тогда расшибу!

Рассказал затем, хохоча всей утробой, что видел на днях такую сценку. Шел китаец, а какой-то мальчишка лет 13 подскочил к нему и кричит (шли манифестанты) «долой шапку!» Китаец растерялся, глядит на него, а тот «кээк даст ему в ухо, китаец и брык с ног, да бежать потом. Смеху, смеху кругом что было!».

Привожу это как иллюстрацию к творящемуся теперь.

На Невском толпы хватали моряков и с криками «ура» качали их; досталось-таки и новоиспеченным мичманам. Павловское училище, как оказалось, еще только страстно ждет производства.

1 февраля. Ни градоначальника, ни министра народного просвещения в Питере еще нет; Унтербергер, про назначение которого так упорно и убедительно возвещали, по слухам отказался, отказались и другие. Да теперь и не интересуется никто ими.

По городу звенят бубенцы, наехали обычные масляничные вейки на своих коньках. Конечно, среди них много переодетых русских[72], тем не менее работают на славу.

4 февраля. В берлинских газетах есть телеграммы из Лондона и Парижа, будто наша владивостокская эскадра наскочила где-то на японские мины, и три крейсера погибли. Что-то скверно пока идут дела у нас на Востоке! Отовсюду сыплются пожертвования… то-то начнутся теперь кражи казны и этих денег! Великосветские дамы тоже занялись теперь в Аничковом дворце «работами» для раненых: пьют чай и трещат, как сороки. Таковы, по крайней мере, рассказы сведущих лиц. Белье же, т. е. настоящая работа, сдано бедным мастерицам прямо по возмутительной цене (тоже, благотворители!..) — кальсоны по и коп. и халаты по 15 коп. со штуки за работу. С раненых, дескать, должны дешевле брать!

5 февраля. Вранье в городе идет неимоверное: сегодня дошли до того, что будто взят Порт-Артур. Английские газеты тоже принесли новость в этом роде: «московские бояре возмутились и взяли и разрушили Кремль и много церквей». Дальше этой новости уже не пойдешь, а потому с сегодняшнего дня перестаю записывать всякие вести о войне. «Слишком много вранья!» — должен был бы сказать современный Калхас[73].

6 февраля. Разговаривал с одним из моряков, участвовавших в поисках (и отыскавшего) погибшего несколько лет тому назад от собственной ветхости броненосца «Русалку»[74].

В городе тогда же ходили рассказы, что не подняли ее только оттого, что пришлось бы отдать под суд все высшее морское начальство, до того корпус судна был ветх и так мошеннически был он построен. Моряк подтвердил все дословно; по той же причине погиб в свое время и «Гангут»; моряк этот, штурман торгового флота, человек, заслуживающий безусловного доверия, утверждает, что ремонты этих судов, хорошо известных ему, производились на бумаге, на деле же их только перекрашивали снаружи. На «Гангуте» вечно работали машины, выкачивая воду, просачивавшуюся во все пазы. В точно таком же состоянии, говорят, находится и прочая береговая оборона наша, вроде разных «Адмиралов» и «Не тронь меня»[75]. Последнее имечко занятное: «не тронь меня, сам развалюсь», так переиначивают его моряки.