Ружка Корчак - Пламя под пеплом

29 октября ударом молота обрушивается на нас известие о ликвидации Второго гетто. Люди отказываются верить. Наверное, депортируют нетрудоспособных — ведь не могут же не выдать "шейнов" остальным!..

Переулки древнего виленского гетто окружены войсками. Внутри орудуют сотни немцев и литовцев — забирают всех. В несколько дней гетто опустошено дотла. Отказавшихся выйти из квартир убивали на месте.

Гетто, куда в день его создания было согнано 11 тысяч евреев, теперь пусто. Чудом спасшиеся одиночки пробираются всеми возможными и невозможными путями в Первое гетто, единственное для них убежище. Пробираются через печные трубы, через подземелья, чтобы, добравшись, снова скрываться: ведь они — нелегальные. Согласно приказу юденрата, проживание здесь разрешается только постоянным, зарегистрировавшимся жителям.

Так появилась и она — наша маленькая Рашка. После ликвидации Второго гетто миновало несколько дней. Мы жили в слабой надежде, что среди депортированных есть еще уцелевшие, и мы их дождемся. Но время идет, и тот, кто не появился до сих пор, уже не появится никогда.

Тогда я и увидела ее впервые, в нашей комнате на улице Страшунь 15. В дверях вдруг возникло юное существо — лет четырнадцати, с огромными, живыми, детски-простодушными глазами. Заношенное, с чужого плеча пальто, в котором потерялась фигурка, на ногах рваные чулки без туфель. Все это навек запечатлелось в глазах, пока девочка, не шевелясь, молча смотрела на нас с порога. Она не кричит, не плачет — молчит. И только после того, как один из нас осторожно приблизился к ней, обнял и прижал к груди, она закричала, закатилась плачем, давясь слезами и повторяя снова и снова:

"Всех забрали, а я осталась — зачем?.."

Потом, выхаживая девочку от тяжелой болезни, свалившей ее после того вечера, я слышала, как в бреду она бормочет все те же слова и зовет маму. Позже, когда в ее утративших детский блеск глазах поселилось выражение упорной ненависти, она рассказала мне свою историю.

Рашка Твердин жила со своей семьей во Втором гетто. Отец и братья ходили на работу. Зачастую им не удавалось пронести из города даже куска хлеба, и тогда домашние голодали. Рашка, безвыходно сидя в гетто, опекала свою маленькую сестренку. Мать болела. В ту ночь она проснулась первой. Гетто сотрясалось от криков. Рашка услыхала на дворе плач, а затем голоса литовцев. Всем было приказано увязать свой скарб и выходить из дому. Мать и сестренка плакали, отец говорил, что надо спрятаться. Начали вязать узлы, отдельно для каждого — на случай, если разъединят. Стояла ночь, и крики в гетто не прекращались. Рашка на минутку выскочила во двор поискать укрытия. Там она наткнулась на литовца, державшего сверток. Рашка узнала сверток — у соседки две недели назад родился ребенок и теперь он оказался у литовца. Тот подбросил младенца в воздух и захохотал. Из свертка раздался отчаянный писк. Покидав сверток, литовец швырнул его на землю. Младенец умолк. Литовец заметил Рашку и скомандовал подойти. "Чей это недоносок?" Рашка ответила. "Стащи этого щенка к его сучьей матери", — сказал литовец и убрался.

Рашка осторожно нагнулась к свертку, взяла младенца на руки. Думала — мертвый, но услыхала слабый писк. "Ужасно обрадовалась", — рассказывала она.

Побежала с младенцем на руках по гетто искать его родителей. Видела, как немцы вытаскивают людей из домов, избивают, как падают на улицах раненые. На нее с ребенком никто не обращал внимания. В конце концов, она отыскала его родственников и отдала им ребенка, счастливая, что удалось его спасти. Помчалась в сторону дома. По дороге ее обуял страх. Во дворе у них стояла тишина. Как безумная, влетела она в квартиру — пусто... Рашка осталась одна.

Из пустой квартиры, откуда доносился плач Рашки, ее силой увела какая-то женщина. Говорила, что литовцы могут вернуться. Отвела ее в погреб, где они прятались трое суток. Рашка слышала, как наверху разговаривают и смеются литовцы, переворачивают все вверх дном, простукивают стены в поиске тайников. Слышала шаги, приближающиеся к их убежищу, но ей было все равно, найдут их или нет. Литовцам надоело искать, и они ушли. Рашка уцелела.

Несколько дней спустя, когда вокруг все окончательно стихло, Рашка выбралась из "малины". Она ослабела и с трудом передвигала ноги. Пробиралась через чердаки и по крышам, соединявшим гетто с городом. Она видела, как литовцы все еще продолжают грабить гетто, окруженное караулами. К вечеру очутилась на чердаке дома, находившегося вне гетто. Сняла клеймо-заплату и пошла по улицам. Заметила партию евреев, которая возвращалась с работы. Затесалась в нее и прошла незамеченной.

— И пришла к вам, — закончила Рашка. — Вы у меня только и остались. Я вас не знала, — добавила она шепотом, — но кто-то сказал мне, что здесь живут "шомрим"...

В гетто сейчас сотни "нелегальных" — тех, кто спасся от уничтожения, и тех, кто уцелел после "первой акции желтого шейна". Все они ведут жизнь затравленных зверей и ждут конца.

От депортированных нет пока никаких известий. По гетто ползут слухи, в которые трудно поверить. Крестьяне, живущие возле Понар, испуганно рассказывают, что целые дни оттуда доносится гром винтовочных залпов. Немцы не позволяют приближаться к этому месту. Оно оцеплено проволочными заграждениями.

Поначалу эти сведения нашептываются на ухо под большим секретом. Все боятся передавать их дальше — и передают.

Местные власти предпочитают, чтобы эти слухи не проникли в гетто. А там шепчутся, что женщина, депортированная со всеми, сумела спастись и вернулась. По ее словам, немцы везут евреев в Понары и расстреливают.

Эти сведения, о которых боятся громко говорить, — первая весть о массовых убийствах.

Жуткая истина постепенно доходит до каждого из нас. Никто еще не отдает себе полного отчета в том, что она означает, но ее уже ощущают как реальность.

Все, кто считал, что, в конце концов, все успокоится, кровопролитие прекратится и можно будет хоть как-нибудь, но жить, уже понимают, что надежды нет, и каждый новый день хуже вчерашнего. И всеми завладевает одно неистовое желание: бежать отсюда! Уйти из проклятого вильнюсского гетто!..

Кто может, устраивается как поляк на арийской стороне. Другие думают, как перебраться в белостокское или варшавское гетто.

Эти настроения заражают и халуцианскую "координацию". Начинаются разногласия. Между тем усердно изготовляются арийские удостоверения. В городе находится уже большая часть актива. Предпринимаются усилия связаться с Варшавой и Белостоком. Мордехай Тенненбаум, который рыщет по городу с паспортом на имя караима Тамарова, после долгих поисков находит на окраине Вильнюса пустой дом. Он должен послужить для товарищей убежищем во время акции. Благодаря арийским удостоверениям там можно будет пробыть несколько дней. Все это делается лихорадочно, в дикой спешке, без всякой уверенности в успехе, но непрерывно, и эта работа превращается в неотъемлемую часть нашего существования.