Рышард Капущинский - Император. Шахиншах (сборник)

Представь себе, дружище, жизнь в государстве, где, будучи совершенно невинным человеком, ты можешь в любую минуту лишиться рук и ног; вот ты идешь по улице, тебя за штанину хватает одуревший ребенок, и толпа тотчас же четвертует тебя, либо ты сидишь дома за трапезой, врывается опьяненный малый, тебя выволакивают во двор и превращают в обрубок: только представь себе эту жизнь, и поймешь, какой существенный перелом произвел достопочтенный господин. А он продолжает реформы: отменяет принудительный труд, закупает первые автомашины, создает почтовую службу. Сохраняет публичное наказание розгами, но осуждает метод аферсаты. Если где-то совершалось преступление, силы порядка окружали деревню или местечко и блокировали ее до тех пор, пока кто-нибудь не называл виновника. Но возникала взаимная слежка – как бы кто не донес, – ибо каждый боялся, что виновным признают его, и так, выслеживая и удерживая друг друга за полы, всем миром умирали с голоду. Это и был метод аферсаты. Господин наш осуждал подобную практику. Увы, движимый желанием способствовать прогрессу, достопочтенный господин совершил известную неосторожность. Поскольку в нашей стране не было ранее ни публичных школ, ни университета, император стал отправлять молодых людей за границу, чтобы там они обучились наукам.

Когда-то господин наш сам управлял этим процессом, отбирая юношей из благородных и преданных семей, но позже (о, вызывающие мигрень новые времена!) такое началось давление, такой натиск со стороны желающих поехать за границу, что милостивый господин постепенно терял контроль над этой маниакальной обезьяньей модой, охватившей молодежь. В итоге все большее число этих молокососов отправлялось обучаться то в Европу, то в Америку. И вот – иначе и быть не могло – впоследствии начались осложнения, поскольку, подобно чародею, господин наш вызволил сверхъестественную и сокрушительную силу, каковой оказался эффект конфронтации. Эти люди возвращались на родину, полные неблагонамеренных мыслей, нелояльных взглядов, вредных помыслов, безрассудных и разрушительных для порядка прожектов, и, едва осмотревшись на родине, хватались за голову, восклицая: милостивый Боже, возможно ли вообще нечто подобное! Вот тебе, дружище, еще одно свидетельство неблагодарности молодежи. С одной стороны, неустанные заботы нашего господина, чтобы открыть ей доступ к знаниям, с другой – награда в виде возмутительного критиканства, оскорбительных капризов, подрыва авторитета, неприятия. Легко себе представить, какие огорчения доставили нашему монарху эти клеветники. Самое прискорбное, что эти неоперившиеся птенцы, напичканные чуждыми нашим обычаям глупостями, стали порождать в империи какое-то беспокойство, какое-то ненужное движение, какую-то неорганизованность, какую-то жажду противной воле верхов деятельности, и здесь подмогой достойному господину служили именно те министры, которые не отличались расторопностью и сообразительностью. Нет, это не была осознанная и преднамеренная помощь, а скорее нечто самодеятельное, непроизвольное, но какой существенной она явилась для сохранения спокойствия в империи! Ведь оказалось достаточным, чтобы такой фаворит почтенного господина обнародовал дурацкий декрет. Декрет в силу своего авторитета начинал действовать, разумеется, причиняя вред, порождая неразбериху, свару, уйму осложнений, катастрофу. К счастью, происходящее видят эти желторотые умники и, уже представляя себе всю надвигающуюся опасность, бросаются на помощь, принимаются исправлять, выпрямлять, латать, поворачивать вспять. И вот, вместо того чтобы впустую растрачивать свои силы на произвольное продвижение вперед и реализовать свои не поддающиеся контролю и нарушающие порядок бредни, наши нытики вынуждены, засучив рукава, браться за улаживание путаницы. Работы при этом всегда уйма! Словом, они улаживают и распутывают, обливаясь потом, треплют нервы, бегают туда-сюда, и в этой беготне, суматохе, кружении фантазии постепенно перестают дурманить горячие головы. Да, а теперь поглядим на то, что происходит ниже. Там, внизу, мелкие имперские служащие тоже сочиняют декреты, а чернь мельтешит, суетится, добавляет, поправляет. В этом и состояла стабилизирующая роль отличаемых достойным господином фаворитов. Эти придворные, вовлекая в улаживание путаницы просвещенных фантазеров и темный люд, сводили все их пагубные порывы к нулю, ибо откуда же взять дополнительные силы на такие бредни, если вся энергия потрачена на исправление просчетов? Вот так, дорогой друг, сохранялось благословенное и добропорядочное равновесие в империи, которой мудро и мягко правил наш высочайший господин. Министерский час, однако, будил у смиренных сановников тревогу, ибо ни один министр не знал конкретной причины вызова, и если ответ сановника не удовлетворял достойного господина либо же он улавливал в словах министра некую уклончивость, увертки, то назавтра такового в час назначений могли и сменить. Впрочем, наш господин и так предпочитал постоянно перемещать и передвигать министров, что бы те, нигде не засиживаясь, не успевали окружить себя толпой родственников и земляков. Щедрый господин хотел сохранить исключительность самого акта назначения и продвижения, поэтому он косо смотрел на то, что какой-либо сановник украдкой, втихую пытался двигать по службе и покровительствовать кому-нибудь. Такое немедленно пресекавшееся самоуправство грозило тем, что созданная достопочтенным господином система пострадает от некой диспропорции и господину нашему вместо того, чтобы заниматься проблемами высшего порядка, придется исправлять и устранять неполадки.

В двенадцать дня я, как гардеробщик имперского суда, набрасывал на плечи достопочтенного господина черную, достигавшую земли тогу, в которой монарх начинал продолжавшееся до часу дня заседание Верховного, а значит, и окончательного суда; по нашему «чилот». Господин наш обожал этот час правосудия и, находясь в столице, никогда не манкировал своими судейскими обязанностями, даже в ущерб другим, тоже не менее важным делам. По традиции наших императоров, милостивый господин проводил этот час стоя, выслушивая дела и вынося приговоры, В нашей истории императорский двор был кочевым лагерем, перемещавшимся с места на место, из провинции в провинцию, в зависимости от донесений императорской разведки, которой надлежало установить, в какой округе благоприятные виды на урожай и где отмечен значительный прирост скота. В такие благословенные места прибывала передвижная столица империи, и императорский двор разбивал свои неисчислимые палатки. Позже, когда в этом животворном месте запасы зерна и мяса иссякали, императорский двор, руководствуясь донесениями вездесущей разведки, свертывал палатки и перебирался в другую урожайную провинцию. Как раз наша столица Аддис-Абеба явилась местом последней такой стоянки двора достославного императора Менелика, который повелел начать здесь закладку города и первого из трех украшающих его дворцов. Еще в кочевой период одна из палаток черного цвета служила тюрьмой, где содержали тех, кого подозревали в совершении особо опасных для монархии злодеяний. Тогда-то император Менелик в занавешенной клетке (никому из смертных не полагалось видеть его светлейший лик) вершил час правосудия. Наш же господин выступал в качестве верховного судьи в специально для этой цели предназначенном строении, прилегающем к главному дворцу. Стоя на возвышении, добрый господин выслушивал дела так, как представляли их стороны, и выносил приговор. Это совершалось согласно с процедурой, установленной три тысячи лет назад царем Израиля Соломоном, чьим потомком по прямой линии (как это указано в нашей конституции) являлся щедрый господин[10]. Приговоры, которые монарх выносил тут же, были окончательными и не подлежали пересмотру, а смертная казнь тотчас приводилась в исполнение. Такой приговор ждал заговорщиков, которые безбожно, не боясь предания анафеме, посягали на захват власти. Но доброта господина являла свою доброжелательную силу, если случалось, что (по недосмотру ли стражей или же благодаря своей поразительной ловкости) какой-нибудь из малых сих представал пред ликом верховного судьи и, взывая к правосудию, обвинял своих угнетателей-вельмож. В этих случаях великодушный господин выносил порицание вельможам, а назавтра, в час выдачи ссуд, повелевал Аббе Ханне щедро одарить пострадавшего.