Реймонд Пристли - Антарктическая одиссея. Северная партия экспедиции Р. Скотта

На стене над изголовьем койки висели три полки – мой дамоклов меч на протяжении всей зимы. Они были забиты книгами по геологии и другой литературой и всевозможными геологическими приборами, притом бьющимися. К счастью, и здесь качество наших столярных изделий было намного лучше их внешнего вида, и если наша хижина сохранилась до сих пор, то скорее всего и полки целы. Под ними располагалась картинная галерея в миниатюре, а еще дальше я прибил к стене – исключительно для уюта – красочную карту Антарктики. На нескольких гвоздях висели вещи, которые я надевал каждые два часа, чтобы выйти наружу и произвести метеорологические наблюдения.

В нашей жилой комнате было двести квадратных футов [18,6 м2], и после выделения кабинок – шесть на шесть футов каждая [3,35 м2] – еще оставалось вполне достаточно места для общего пользования, так что нам никогда не приходилось тесниться[31]. Сравнительно большие размеры дома сослужили нам во многом хорошую службу, это следует помнить при возведении жилья всем экспедициям, которые ставят перед собой серьезные научные задачи. Благодаря просторному помещению и наличию хижины Борхгревинка мы могли в основном работать у себя дома, а это куда приятнее, чем под открытым небом. Но вот большая высота дома была явным недостатком. Из-за нее строительство потребовало значительно больше времени и материалов, она же лишь делала его более уязвимым для ветров.

Из плана видно, что кабинки матросов и камбуз располагались на одной стороне комнаты, а кабинки офицеров и хронометр в футляре, находившийся в ведении Кемпбелла, – на другой. Печь нарочно поставили как можно ближе к двери – чтобы легче было подносить к ней топливо и лед, – и трубу дымохода пришлось сделать довольно длинной. Впрочем, это было скорее преимуществом, чем недостатком, так как она давала больше тепла, а опасность пожара уменьшалась. Обеденный стол расположили как можно дальше от окон.

Важнейшей деталью нашей обстановки была бельевая веревка, протянутая от центральной балки к гвоздю над дверью. Поскольку нас было шестеро, установить очередность мытья и стирки не составляло труда. Каждому отвели для банно-прачечных дел один день недели, и если он не менялся с товарищем, то в этот день стирал что хотел и при желании мылся сам. Предварительно требовалось лишь принести ведро льда, вырубленного из подошвы припая. Таким образом, хотя мы мылись не чаще раза в неделю, а то и реже, воздух был всегда насыщен водяными и мыльными парами. Если кто-нибудь из-за работы отказывался от мытья, он по крайней мере имел удовольствие наблюдать между делом, как моется другой, что почти так же приятно. Но вот стирку одежды, особенно антарктического снаряжения, уже не назовешь удовольствием, это скорее прекрасное силовое упражнение. Однажды я стал свидетелем того, как четверо здоровых мужчин выжимали свитер. Они вкладывали в свое занятие столько усилий, что с моих уст невольно сорвалась моряцкая припевка, какой мы подбадривали себя на «Терра-Нове» при особенно тяжелых работах.

Последние пингвины ушли с мыса Адэр лишь в конце марта, когда зима окончательно заключила нас в свои объятия. Они кончили линять за неделю или десять дней до этого, но, пока море не начало замерзать, оттягивали, по-видимому, свой уход, стараясь задержаться на берегу, где было вдоволь пищи. Ухудшение погоды заставило их поторопиться. Вслед за ними улетели и поморники, в рационе которых значительное место занимают пингвины. Нам даже казалось, что поморники покинули бы мыс намного раньше, если бы мы их время от времени не подкармливали, когда пополняли свой холодильник. Поморники отличаются поразительной прожорливостью. Ненадолго до их отлета Браунинг заметил поморника со странным отростком, торчавшим из клюва, и пристрелил его: участникам экспедиции было строго-настрого приказано доставлять в лагерь все необычные живые существа и неорганические образования. В желудке поморника нашли полупереваренную вильсонову качурку. Ее лапы и были тем странным отростком. Тем не менее, презрев неудобства, поморник энергично клевал выброшенную на помойку баранью лопатку.

Девятнадцатого марта мы впервые поняли, что такое близзарды[32] мыса Адэр. Успокоенные месяцем затишья, мы были застигнуты во время сна врасплох и дорого за это поплатились. Кемпбелл и я установили на берегу для магнитных наблюдений одну из наших походных палаток и за неимением снега закрепили ее базальтовым гравием. Покидая палатку накануне шторма, мы решили, что она выстоит против любого ветра, а если даже остов сломается, то гравий не даст ей улететь. Но мы решали без хозяина – и утром палатки на месте не оказалось, больше мы ее не видели. О том, что произошло, нам поведали прерывистые глубокие борозды на пляжном гравии между местом, где она стояла, и морем. Ветер несколькими рывками буквально протащил ее по берегу и унес в воды Тихого океана.

Другие потери были незначительными. Больше всего мы боялись за дом, получавший боевое крещение. Он дрожал и сотрясался, словно живое существо, посуда градом сыпалась с полок. Я понял в ту ночь, чем это мне угрожает, когда рядом с моей головой приземлился тяжеленный немецкий словарь, а за ним последовали неиссякаемым потоком бутылки с чернилами, карандаши, ручки, книги… Потом-то, сравнивая этот близзард с некоторыми другими штормами, мы поняли, что это был детский лепет, но в то время он показался нам очень сильным, и я, увидев на анемометре[33] 84 мили в час [135,2 км/ч], не успокоился, пока не обошел вокруг дома и не убедился, что в нем нет трещин.

Теперь солнце каждую ночь скрывалось на несколько часов за горизонт, и стало ясно, что если мы хотим успеть сфотографировать окрестности, то это надо делать немедленно: весной нам будет не до того: санные вылазки займут почти все время. Левик и я сделали десятки снимков, и некоторые из них понравились бы самому Понтингу. Снимали мы в основном различные формы льда, встречающиеся на подошве припая.

Фотографировать в Антарктике хорошо профессионалу, но для такого любителя, как я, располагающего очень скудным оборудованием, эта работа сопряжена с большими трудностями. В старом хламе из хижины Борхгревинка и у нас в мусоре я раскопал три банки – из-под соли, с «Южного креста», из-под сливочного джема и от наших якорных сетей – и приспособил их в качестве бачков для промывания пленок.

Вначале мы были вынуждены обрабатывать снимки в нежилом доме Борхгревинка, а работать с проявителем и водой в помещении, где температура градусов на десять ниже точки замерзания, крайне неудобно.