Как рыба без воды. Мемуары наизнанку - Ришар Пьер
За вычетом Иветты — костюмерши, которая заходила туда перед нашим выходом на съемочную площадку, — то была только наша территория, так сказать, святая святых.
Иветта еще не пришла, и, как всегда в ожидании ее, мы попивали кофе, как вдруг они оба встали — с необычайно торжественным видом.
Видимо, их официальным представителем выступал Жан, потому что он, пристально глядя мне в глаза, сказал:
— Пьер, нам надо поговорить.
Карме, одетый в клетчатые трусы, выпрямился и застыл; казалось, он с трудом подбирает слова от волнения.
Блие, одетый в трусы с кармашками, стоял, выпятив живот, и вздохи нетерпения колыхали его монументальное чрево.
Торжественный момент. Они хотели убедить меня, не знали как, но оба сознавали: сейчас или никогда.
Ну и наконец после продолжительной паузы, по-моему, первым вступил Карме…
Как вам это описать?
Как верно предать то, что я видел и слышал, как отразить глубокий лиризм их выступления? Конечно, это не дословно, но воспринял я это именно так.
Он тихий пук издал — как шелест крыльев птички,
Метафорически изобразив кавычки.
«Вот вам название», — сказал, и в тот же миг
Невиданный букет передо мной возник.
Прислушайтесь, друзья, как много в звуке этом —
Пук праздничных цветов, испуг от града летом,
Как сильно в ноздри бьет громокипящий вал!
Кто может выжить и воскликнуть «Не попал!»?
Тот настоящий друг, чьи помыслы не мелки,
Кто с честью выйдет из подобной переделки,
Не будем же себя удерживать ни в чем
И с буйной яростью к пристрелке перейдем!
Любезному Карме знакомо это дело:
Он мастер ягодиц в искусстве артобстрела!
Однако не стерпел заносчивый Бернар —
Его перпетуум в ответ нанес удар.
Карме запнулся и, застыв как истукан,
Издал короткий звук, как неисправный кран.
Тогда вскричал Блие: «Мой друг, вы слишком кратки!
А сколько бы могли об этом недостатке —
Верней, достоинстве — вы разного сказать!
Задиристо: „Трещит… Большой печи под стать!"
Напыщенно: „О Пук! Тебя без проволочки
Я с буквы прописной пишу и с красной строчки!“
Простецки: „Ей же ей, а мой-то тем хорош,
Что даже носом ты в ответ не поведешь! “
Учено:,Крепковат… И бархатист при этом,
Да он бургундское забьет своим букетом! “
Напевно: „Если я найти не в силах слов,
Он тут как тут, и вот уже мотив готов!“
По-рыцарски: „Мой друг, к тебе взываю кротко —
Ты беден, так прими два этих самородка!“
Заносчиво: „Стучат, когда хотят войти.
Мой, выходя, стучит… Счастливого пути!»
Был раздосадован Карме — скажи на милость!
Но многословие Блие не прекратилось:
Чуть-чуть переведя свой непокорный дух,
Он с удовольствием продолжил чтенье вслух.
Он вспомнил басенку о некоей Пердетте,
Разбившей вдребезги горшочек с молоком:
Был этот звук сродни веселой оперетте,
А у Пердетты зад торчал большим горшком.
Блие припомнил всех из басенки: быков,
Коров, свиней, цыплят… И тут лишился слов.
Запал его угас. Но был другой, отличный,
Который вел в туннель… в породе ягодичной…
Карме потужился — и был заметно рад,
Хотя и удивлен и даже бледноват.
Но тут Блие опять пошел к заветной цели
И предложил ему сразиться на дуэли,
На музыкальной, и его веселый джаз
Страницы Библии озвучил в тот же час.
Он с Книги Бытия вел соло увлеченно…
Когда же трубный глас у стен Иерихона
Раздался наконец, Карме решил: пора!
Что там Пердетта? Ведь теперь его игра!
И авиация, ведомая судьбой,
Вслед инфантерии уже вступила в бой.
Какой был славный залп! Как дуэлянты спелись!
И натрудились до того, что перегрелись.
Стояли голыши, треща, как пугачи,
Как будто шла стрельба петардами в ночи![5]
Они закончили, исчерпав запас аргументов, и, повторив пару реплик на бис, обратили свой взор на меня. Заключительное слово друзья уступали мне, но я не собрался с духом.
В конце концов победило время, поскольку ровно в восемь — пук в пук — в окне показалась несчастная Иветта! Меня спас гонг!
Едва успев накинуть халаты, мы вышли как ни в чем не бывало, даже поприветствовав ее на ходу. «Мы на минуточку». Она удивилась, но не остановилась.
Мы дали ей открыть дверь фургончика…
Сосчитали до трех — каждый на свой манер…
Те слова, что она пронзительно тогда прокричала, пусть останутся достоянием истории.
Прошло много лет, я был в Соединенных Штатах. Раздался звонок, и мне сообщили, что Карме испустил свой последний вздох.
Несмотря на все старания, на похороны я не успел. Вернувшись в Париж, я первым делом навестил его — на Монпарнасском кладбище.
Могилу удалось найти не сразу. Карме при жизни тоже был не слишком заметен.
Ее еще не успели привести в порядок. О нем этого никогда нельзя было сказать…
И тогда я присел в сторонке.
И стал чего-то ждать, но ничего не произошло.
Иногда в жизни такое бывает — даже с друзьями… С ним — никогда.
С ним, наоборот, неведомо что случалось именно вдруг, когда никто не ждал. А тут вдруг — ничего… Значит, и вправду конец.
Что за жизнь такая сволочная — взяла и прошла.
В моей душе бурлили слова любви, которые я так ему и не сказал и теперь уже не скажу никогда.
Ты был прав, старик, нехорошо держать все в себе.
Что мне теперь со всем этим делать?..
Так мне и надо.
И вдруг…
…впервые в жизни…
меня прорвало.
Я верю, он все видел и смеялся.
Я верю…
Глава XII. Актер или зэк?
Актер или зэк?
Я впервые задумался над этим вопросом в тюрьме.
Дело было во Френе…
Я там не сидел, я там работал.
Я там работал не надзирателем, я снимался.
В тот день мы снимали простую сцену: я адвокат и иду по тюрьме на встречу со своим клиентом.
Эта сцена была одновременно хорошей и плохой новостью.
Хорошей потому, что снималась целиком и, значит, не придется снимать в нескольких ракурсах.
Плохой потому, что снималась целиком и, значит, при малейшей ошибке надо начинать все сначала.
И начинать сначала что? Проход по коридору с вереницей тюремных камер.
За каждой дверью светилась пара глаз. И по мере того, как я проходил мимо решеток, глаза эти становились все грустнее…
Сцена завершалась последним планом и последним взглядом — самым унылым из всех.
— Давайте еще разок снимем, по-быстренькому! — уговаривал нас режиссер самым ласковым тоном.
Я вернулся к исходной точке в начале коридора.
Два раза, три раза, десять, двенадцать, и все время этот взгляд в конце, такой упорный и немигающий, как будто у того человека на глазах нет век.
На девятнадцатом дубле я услышал призыв последней пары глаз совершенно отчетливо.
И тогда я принял вид скромного и проницательного человека, который знает, что жизнь — нелегкая штука, и понимает, насколько жестоко со стороны кинозвезды являться сюда и бесстыдно демонстрировать свое легкомысленное искусство.
