Николай Непомнящий - СССР. Зловещие тайны великой эпохи

Еще в мае он взялся писать свою автобиографию с посвящением детям и жене Мильде. Этот автобиографический труд он называет «За новую жизнь». Пишет предисловие: «31-го мая (по нов. ст.) мне исполняется ровно 30 лет, поэтому я даю кратко биографию своей жизни и работы на весь пройденный путь».

Он начинает свое жизнеописание с родителей, пишет о трудных годах детства, о своей болезни, о том, как трудно ему давалась учеба, о времени, проведенном в подмастерьях у часового мастера, о приближении революции. Он пишет с таким чувством, что эту биографию будут изучать десятки последующих поколений. Он успел написать 58 страниц, собираясь писать продолжение. Он как бы готовится к подвигу, зная, что его имя войдет в историю.

Киров в это самое время сидит целых полтора месяца на сталинской даче в Сочи, стоит жуткая жара, и северный человек (он родом из маленького зауральского городка Уржум, что в Вятской области) изнывает от этого пекла, не спит ночами. Но Сталин его не отпускает. Уже давно готовы замечания к конспекту учебника истории СССР, каким он должен быть. Киров рвется в Ленинград, там Мильда, там его любимая охота, там северная прохлада, но Сталину скучно, он не привык существовать без зрителей, а кроме того, с Кировым можно искупаться, сходить в баньку, врачи пока это разрешают. Киров умеет делать легкий массаж, а мнительный Коба ни перед кем другим раздеваться больше не собирается. Киров как бы заложник этой тайны.

Лишь в самом конце августа Киров вырывается в Ленинград, но на это есть свои причины. Сталин 31 августа издает вместе с Совнаркомом постановление, обязующее всех членов Политбюро выехать в хлебные районы СССР и проследить за ходом хлебозаготовок. Голод, длившийся три предыдущих года, напугал Сталина. Если и 1935-й будет без хлеба, последствия могут быть непредсказуемыми. Кроме того, Сталин по настоянию многих членов Политбюро, в том числе и Кирова, хочет с 1 января 1935 года отменить карточки, и прежде всего на хлеб, а чтобы их отменить, хлеба должно быть достаточно.

Кирову достается Казахстан. Там первым секретарем крайкома — в те годы это еще был край, а не республика — Левон Мирзоян, давний друг и соратник Кирова по его работе на Кавказе. Полномочия у Кирова самые серьезные. Он едет, жесткой рукой наводит порядок. «Ни в коей мере не обеспечивает нормальный ход хлебозаготовок руководство Алма-Атинской обл. секретарь обкома Тоболов. Предлагаю немедленно снять и заменить его начальником политотдела Туркестано-Сибирской жел. дороги Киселевым, знающим область. Вместо Киселева можно назначить начальника политотдела второго района, который, по заявлению Мирзояна, справится с делом. Жду срочного ответа», — телеграфирует Киров Жданову. В союзную прокуратуру Вышинскому он дает телеграмму с требованием отозвать прокурора Во сточ но-Казахстан ской области Веселкина, не обеспечивающего соблюдения «революционной социалистической законности». Вышинский телеграфирует Кирову: «Веселкин отозван. Временно прокурором Во сточ но-Казахстанской области направлен Ад-жаров. Ближайшие дни обеспечим усиление прокуратуры, суда».

Киров целый месяц мотается по казахстанским областям, мобилизуя партийных чиновников на выполнение плановых заданий, Николаев за неимением Кирова охотится на второго секретаря Ленинградского обкома Чудова. Последний в дружбе с директором Института истории Лидаком, а значит, он и виноват в том, что бедного инструктора не восстанавливают в должности.

Но появляется Киров, и Николаев мгновенно переключается на него. Намечена и дата первого покушения — 15 октября. Перед тем как решиться на столь важный шаг, он, подобно заправскому революционеру, пишет политическое завещание:

«Дорогой жене и братьям по классу

Я умираю по политическим убеждениям, на основе исторической действительности.

.. Ни капли тревоги ни на йоту успокоения…

Пусть памятью для детей останется все то, что осталось в тебе.

Помните и распростр — я был честолюбив к живому миру, предан новой идеи, заботе и исполнении своего долга.

Поскольку нет свободы агитации, свободы печата, свободного выбыора в жизни и я должен умереть.

Помощь на ЦК /Политбюро/ не подоспеет ибо там спят богатырским сном…

Ваш любимый Николаев

14 /X Утро». (Орфография и пунктуация сохраняются по подлиннику.)

Он едет к дому Кирова, у него в портфеле заряженный револьвер. Но кировская охрана не дремлет. Она замечает странного незнакомца, арестовывает его и препровождает в отделение милиции. Через несколько часов Николаева отпускают.

По этому поводу написано немало заключений. И то, что Николаев — агент НКВД, который готовит убийство Кирова, поэтому его и отпускают, и то, что его вызволяет из милиции Иван Васильевич Запорожец, который летом 1934 года направлен заместителем председателя Ленинградского управления НКВД Медведя, специально чтобы подготовить убийство Кирова — опять же по заданию Сталина, — он давно «ведет» Николаева и поэтому освобождает незадачливого террориста. Но даже более серьезные исследователи задаются тем же вопросом: почему отпустили Николаева? Ведь его задержали у дома Кирова с револьвером?! Во-первых, у Николаева было разрешение на хранение револьвера, который он приобрел еще в 1918 году. Первое разрешение он получил еще 2 февраля 1924 года за номером 4396, а 21 апреля 1930 года он перерегистрировал личное оружие, о чем свидетельствует разрешение за номером 12296. Так что оснований для ареста Николаева, задержанного с оружием, не было. Стоит сказать, что обстановка в Ленинграде в те годы была достаточно, как сейчас говорят, криминогенная. Помимо белогвардейцев, время от времени совершавших отдельные теракты, расплодилось множество бандитов. Народ, живший впроголодь, безработный люд, а таких было много, доведенный до отчаяния, хватался за топор и нож, по ночам было неспокойно, грабежи и насилия пугали обывателей, и поздними вечерами все предпочитали оставаться дома и запирать двери на крепкие запоры. Поэтому ношение оружия для имевших разрешение не считалось сверхобычным.

Во-вторых, попытки отдельных граждан передать жалобы непосредственно первым лицам были также распространенным явлением. А у Николаева были на то причины: ответа на его послания Кирову, Чудову он не получил, и в милиции легко могли проверить: писал ли он письма в обком и был ли ему ответ. До 1 декабря 1934 года еще сохранялся некий вид законности, граждан не хватали на улицах, не выносили приговоры без суда и следствия, пресловутых «троек» еще не было. А Николаев, кроме всего, был еще и членом ВКП(б), а к этой категории «товарищей» милиция проявляла особое почтение. Поэтому вполне нормально, что его пожурили и отпустили, не сделав никаких оргвыводов. Кампания всеобщей подозрительности еще не началась. Наконец, есть собственные дневниковые записи Николаева, относящиеся к 15 октября. Он пишет: «Ведь 15/Х только за попытку встретится (так в подлиннике, без мягкого знака. — Авт.) меня увезли в «дом слез». А сейчас за удар… получу 10, 100 и больше возможно».