Джерри Бутлер - Непристойный талант, или Исповедь мужчины-порнозвезды

После этого я встретил в средней школе Джоанн. Я был в одиннадцатом классе и она была в двенадцатом. Теперь я влюбился в итальянку, крашенную блондинку с большими титьками, которая курила сигареты и носила кожаный пиджак. Джоанн была холодной, но посылала мне самые горячие взгляды. Я не отрывал от нее взгляда, полностью захваченный ее обаянием. Иногда мы завтракали вместе, но она встречалась с другим парнем. Потому, что Джоанн не могла пойти со мной, я начал встречаться с Мишель.

Мишель работала в ресторане Мартина вместе с моей сестрой. У нас никогда ничего не было, кроме dry hump (половой акт без введения полового члена). После того, как я подвозил ее на своем потрепанном форде, я возвращался домой с большим пятном на штанах. Родители Мишель ненавидели меня. Ее мать была похожа на толстую Джоан Риверс, а ее отец напоминал Эрнеста Боржин. Я трахал Мишель всухую в гостиной на софе, пока мы оба не кончали.

Однажды, когда Мишель как раз собиралась сделать мне минет, вошел ее отец. Я быстро натянул рубашку на пенис. К счастью, он не надел своих очков, но могу поклясться, он знал, что происходит. Он был детективом в отставке и я боялся, что он убьет меня.

Мы с Мишель все время ругались и я все еще был без ума от Джоанн, но не знал, где она живет. Однажды, когда я повернул направо с авеню Z, я увидел Джоанн, переходящую улицу. Я остановил машину. Она была прекрасна, ее волосы были обесцвечены как у Барри Манилоу и зачесаны назад. Я сказал: «Привет, помнишь меня?»

Она улыбнулась: «Конечно».

Когда Джоанн вошла в мою машину, я неожиданно почувствовал себя женщиной, с которой парень делает это первый раз. Она открыла ко мне какой-то подход и глубоко проникла в меня. В закрытой машине я чувствовал себя в полной безопасности. Я думал, что имею все. Это была девушка, которой не надо платить. Это была моя девушка. И она жила всего в пяти кварталах от меня.

Джоанн и я начали встречаться. Через две недели мы стали любовниками. Я не мог этого дождаться, но она не хотела, чтобы мы делали это в моей комнате. Мы пошли в прибрежную гостиницу Манхеттена. Там ползали тараканы, но мне было все равно. Я собирался получить удовольствие.

Два удара и все кончилось. «Ты уже?» — спросила она. Я хотел умереть. Моя жизнь завершилась. Я хотел, чтобы моя мама никогда не встречала моего папы. Но Джоанн была очень мила. «Все хорошо», — сказала она, чтобы поддержать меня. Конечно, мой пенис вскоре ожил. И мы снова сделали это. И снова.

С этого момента мы с Джоанн трахались все время и везде. На заднем сидении моей машины. На переднем сидении моей машины. Утром, пока моя мама не проснулась. У Джоанн, когда ее родители уходили. Обычно, мы занимались любовью как кошки и собаки. Джоан любила быть сверху, а я любил наблюдать, как она кончает. В сексе я всегда больше отдавал, чем брал.

К несчастью, моя первая любовь закончилась на очень грустной ноте через семь месяцев. Джоанн была очень нервной и всегда срывалась. После бесконечного количества ссор мне пришлось уйти от нее. Через несколько лет она вышла замуж за очень ревнивого кубинца. Мы пытались поддерживать отношения, но ее муж пообещал разбить мне голову.

После Джоанн я снова стал делать то, что всегда делал лучше всего — получал удовлетворение от своего пениса.

Я все еще любил хоккей, но уже знал, что здесь у меня нет будущего. Однако, состоял как полупрофи в команде New Haven Nighthawks (команда, относящаяся к Нью-Йоркским Рейнджерам) и сыграл три показательный игры. Создавшиеся условия развили во мне только одну сторону жизни: ярость. Это была единственная тактика, которая помогала выживать на льду. Я сделал ошибку, взяв ее домой.

Подобные взаимоотношения нравились мне больше всего. Я был счастлив только тогда, когда бил кого-то или внушал страх — но в то же время, я хотел, чтобы меня уважали за то, каким я был, а не потому, что я пугал их до ужаса.

Итак, я был готов бросить хоккей. И я на самом деле не знал, что мне делать с моей жизнью. Вне катка я всегда полагался на свою привлекательную внешность. Я думал, что это все, что мне нужно. Я был суперобложкой, бантиком и коробкой одновременно. Все, что я знал — это что у меня есть чувства и внешний вид, но самый большой вопрос был в том: «Если ли что-нибудь внутри?». Я надеялся, что у меня есть еще какие-нибудь таланты, кроме избивания ребят на льду и внешней привлекательности.

У меня была стипендия в Иона-Колледже, но я не воспользовался ею. Полагаю, что не чувствовал себя готовым для колледжа. Смешно, но я жил жизнью крутого парня из Бруклина, настоящим грубым ее представителем, но у меня были сомнения в том, что я не хочу жить дома. Я хотел быть как можно ближе к семье. Пока я играл в хоккей в Канаде, то там, то здесь, я всегда возвращался бы домой. Я не хотел уезжать далеко ни от семьи, ни от друзей, ни от подружек.

В конечном счете, я переключился на колледж округа Кингсбороу. Я действительно не помню, чем занимался в этот период. Я почти бросил хоккей и поступил на бухгалтерский курс — и хорошо учился. Но я был просто уверен, что это не может быть моим призванием — сидеть за столом и часами подсчитывать сметы. Я был решительным и горячим, всегда занимающим лидирующее положение. Обычно, я не мог следовать за кем-то еще, кто нравился всему колледжу. Я хотел идти своим путем.

В любом случае, моя карьера в колледже не была продолжительной. Меня заподозрили в избиении педагога и вскоре после этого я ушел.

Я хотел «кем-то» быть. Однажды, я просматривал телепрограмму и обратил внимание на рекламу «Актерской школы в Барбизоне». Это был путь, у которого могло быть будущее. Но мне было необходимо 564 доллара для поступления. Моя мать как раз получила наличные с нескольких акций и имела некоторое количество свободных денег. Не думая ни секунды она тут же дала мне денег на обучение. Она отдала бы последний гривенник, если бы понадобилось.

Теплым летним днем мой друг Скотт отвез меня в Барбизон. Очень приятная леди задала мне несколько вопросов. Я мог бы прямо перед ней подтереть свою задницу, а она продолжала бы улыбаться: «Хорошая работа!» Она записала меня в класс, состоящий из двадцати студентов. Педагога звали Джеймс Берд и он снимался во многих «мыльных операх». Мне он понравился. Он относился к нам по-дружески и действительно хотел нам помочь добиться успеха.

Класс представлял собой типичное нью-йоркское разнообразие: здесь были белые, черные, испанцы, индонезийцы — испуганные, но полные надежд представители Объединенных Наций. Мы все хотели добиться чего-нибудь. Мы поглядывали друг на друга, думая: «Эй, может быть я тот самый». В Барбизоне они раздули наше самолюбие и заставили нас чувствовать себя настоящими звездами, но на самом деле мы были крошечные зародыши, которые еще надо было долго растить.