Андрей Кручинин - Адмирал Колчак. Жизнь, подвиг, память

Еще более выразительны императивные выводы, формулируемые Колчаком: «работа штаба должна быть по возможности безлична и не носить следов индивидуальности его состава»; «работа штаба должна вестись в определенной установленной форме, ограничивающей воззрения личного его состава и ограждающей командование от влияния этого состава на самостоятельную деятельность начальника»; «единственной нормой штабной работы является свобода творчества командующего по выработке военного замысла, на которую штаб не должен иметь какого бы то ни было влияния». Эти принципы вполне соответствуют германской школе фельдмаршала графа Г. фон Мольтке (Мольтке Старшего), выдающегося военачальника, обладавшего, должно быть, идеальной психологией штабного работника: даже являясь фактическим главнокомандующим, он сознательно уступал формальный приоритет номинально возглавлявшему прусские вооруженные силы королю Вильгельму. А насколько соответствовал изложенным принципам Александр Васильевич Колчак?

Ответ напрашивается сразу же – не соответствовал совершенно! И дело не только в честолюбии, вполне вероятно присущем Колчаку (оговоримся, что для военного человека эта черта сама по себе не предосудительна, а в то время она считалась даже полезной, в соответствии с известною поговоркой о маршальском жезле в солдатском ранце); прежде всего будущий адмирал, насколько можно судить, жаждал самостоятельных действий, свободы решений, возможности ничем и никем не стесненного творчества – оперативного и организационного не в меньшей степени, чем научного. Поэтому важнее, чем известность или «популярность» (она приходила к Колчаку сама собой и вполне по заслугам, без каких-либо его специальных усилий), было для него, наверное, право как выдвигать те или иные идеи или проекты, так и самостоятельно воплощать их; но столоначальником Морского Генштаба Александр Васильевич все же имел свободу лишь ограниченную. Да и само это учреждение, вопреки предложениям Щеглова и убеждениям Колчака, было подчинено не непосредственно «верховной власти» – Императору как Державному Вождю Армии и Флота, а морскому министру.

К этому следует прибавить и индивидуальные качества Колчака, о которых его доброжелатель отзывается как о «нелюбви к усидчивой работе», а сослуживец, намного более критически настроенный, и вовсе выносит суровый приговор: «Колчак… абсолютно не признает системы там, где без нее не обойтись, оттого что он слишком впечатлителен и нервен, оттого что он совершенно не знает людской психологии. Его рассеянность, легкомыслие и совершенно неприличное состояние нервов дают богатейший материал для всевозможных анекдотов. Такой человек, как он, не может оказать благотворное влияние на общий ход событий, потому что деятельность его спорадична, очень редко обоснована и почти всегда всем крайне неприятна». Разумеется, если бы столь уничтожающая характеристика была бы полностью верна, Колчак, не имевший ни протекций, ни покровителей, не смог бы не только служить в Генеральном Штабе, но и вообще удержаться во флоте; при неспособности к усидчивому и систематическому труду он не стал бы гидрографом-экспериментатором; а занимаясь «крайне неприятной всем деятельностью» – не завоевал бы себе в морской офицерской среде авторитета, которым пользовался бóльшую часть своей жизни. И все же, если пытаться выделить рациональное зерно, то можно предположить, что для Александра Васильевича должно было быть интереснее генерировать идеи, чем их тщательно разрабатывать, намечать новые пути и проходить ими первому, чем осваивать их и приспосабливать для идущих следом. Но с этой точки зрения штабная служба, должно быть, быстро начинала его тяготить, и противопоставлять Колчака – «прекрасного штабного работника» Колчаку – более или менее удачному командующему – вряд ли справедливо. О службе его в штабе адмирала Н.О.Эссена речь еще впереди, здесь же остается лишь высказать предположение, что возвратился (как оказалось, временно) к полярным исследованиям и ушел из Главного Штаба Колчак с легким сердцем.

Вряд ли удерживали тогда Александра Васильевича на его посту и перспективы дальнейшего общения с думскими комиссиями. «По назначении морским министром Воеводского начались между Государственной думой и министерством конфликты, – рассказывает Колчак, – что самым вредным образом отразилось на осуществлении судостроительной программы, в выработке которой я принимал самое активное участие; находя, что при таких условиях продолжать работу в морском Генеральном штабе будет бесполезно, я решил вернуться к научной работе…» Похоже, однако, что при восстановлении хронологии событий память подвела адмирала (цитата взята из протокола допроса в январе 1920 года), а вместе с этим сместились и некоторые акценты.

Взаимоотношения с Думой адмирала С. А. Воеводского, в бытность его как товарищем морского министра, так и (с 8 января 1909 по 18 марта 1911 года) министром, действительно складывались не совсем удачно. Но еще до назначения его министром произошло событие, которое Н.В.Савич, член думской комиссии по государственной обороне, занимавшийся в ней морскими вопросами, характеризовал кратко: «Весною 1908 года Колчак проиграл бой в Гос[ударственной] Думе». Отстаивая тогда просьбу об ассигновании средств на строительство броненосного флота, Александр Васильевич проявил качества, неожиданные и в строевом офицере, и в путешественнике-первопроходце, и в кабинетном ученом: «Говорил он, – свидетельствует адмирал Пилкин, – очень хорошо, всегда с большим знанием дела, всегда думая то, что он говорил, и всегда чувствуя то, что думал… Речей своих не писал, образы и мысли рождались в самом процессе его речи, и потому он никогда не повторялся. Глубокое убеждение и настоящая сила всегда слышались в словах Колчака». Однако и его красноречию не удалось переубедить членов Думы, у которых реальная забота о нуждах военного ведомства (просимые ассигнования были отпущены на усиление сухопутной армии) сочеталась с предубеждением против ведомства морского.

«Комиссия по обороне вынесла [12]определенное и категорическое решение – средства на постройку современного броненосного флота будут даны лишь тогда, когда прекрасные слова и благие намерения морского генерального штаба воплотятся или, по крайней мере, начнут воплощаться в дело, в действительность, в реальное осуществление реорганизации и реформы ведомства…» – повторяет Савич уже знакомую нам точку зрения. Впечатление от речей Александра Васильевича оставалось сильное («Колчак был страстным защитником скорейшего возрождения флота, он буквально сгорал от нетерпения увидеть начало этого процесса, он вкладывал в создание морской силы всю свою душу, всего себя целиком, был в этом вопросе фанатиком»)… но цели своей они не достигали. И вряд ли будет чрезмерно смелым предположение, что для самолюбивого и преданного делу офицера эта неудача также стала звеном в цепи причин, подтолкнувших его к уходу в море.