Анна Баркова - Восемь глав безумия. Проза. Дневники

— О да! Старые солдаты, злые за то, что их долго не демобилизуют, и молодежь… главным образом колхозная.

— Тем лучше. Окружите ЦК и МВД. А небольшую группу введите в здание ЦК в два часа дня. Там мы всех захватим. Телефонная линия и вообще связь будут парализованы. Займите госбанк, почту, телеграф, радиоцентр. В здании ЦК на заседании я прочту обращение к населению и к армии с подписями истинных ленинцев, членов ЦК Объединенной ленинской рабочей партии.

Он назвал шесть фамилий, и свою в том числе.

— В обращении будет сообщено о преступлениях старого руководства, о полном изменении внешней и внутренней политики. Декларируем обещания рабочим и колхозникам… Часть колхозов, явно убыточных, придется ликвидировать… — другим, конфиденциальным тоном сказал маршал. — Сельское хозяйство задаст нам головоломную задачу… Ну, подробности обсудим потом.

— Возрождение индивидуального хозяйства? — почтительно спросил какой-то полковник.

— Возможно и это. Все возможно. Но пока — удар. Иначе все погибло: и Россия, и народ, и мы. Да! Хранить все в глубочайшем секрете. Население прежде времени ни о чем не должно знать. Иначе — паника. В сберкассы за деньгами ринутся, магазины опустошат. Патриотизм товарищей москвичей нам хорошо известен с прошлой войны.

Здесь я должна признаться, что после четырнадцати лет лагерей и восьми лет «подучетности» на меня стало накатывать. Спокойно выслушивать некоторые вещи я не могу, восстает все мое существо, и я взрываюсь. Пренебрежительное замечание маршала о патриотизме москвичей немедленно ввергло меня в состояние одержимости. Я послала к черту и время, и место, и присутствующих именитых спасителей отечества, и все свои собственные задерживающие центры и очень громко и очень дерзко сказала:

— И товарищи москвичи, и товарищи псковичи, и товарищи вятичи должны бросаться в магазины и сберкассы. Опыт последнего сорокалетия нашей истории научил их этому. Всем известно, как снабжают население в критические моменты. Люди хотят спасти от голодной смерти себя и своих детей.

Офицеры повернулись ко мне все сразу, как будто кто-то нажал какие-то кнопочки в их деревянных фигурах. В их взглядах было недоумение, тупое непонимание, изумление: как она смеет… при маршале! Маршал с любопытством обозрел меня, а мой патрон Альфский, улыбаясь, прошептал маршалу несколько слов. Маршал снова весело осмотрел меня:

— А-а! Товарищ анархистка! Я о вас слышал. Я в обсуждение причин московского патриотизма не вдаюсь, а просто констатирую факт. Вы правы, мы знаем, как снабжают или, вернее, не снабжают население и в рискованные, и в не рискованные моменты. Отчасти поэтому мы и надеемся на сочувствие населения к нашему замыслу.

— Если он удастся, — смеющимся голосом добавил Альфский.

— Он удастся. Удается все внезапное, созревавшее втайне. О чем долго разглагольствуют, что пропагандируют, удается редко. Слишком много времени надо убить, чтобы доказать нечто людям, которые, в сущности, совсем не стремятся к борьбе и к жертвам и, естественно, берегут свою шкуру. Всегда, и всюду, и всех нужно ставить перед свершившимся фактом.

Офицеры закивали, с обожанием глядя на маршала. Жесточайшие сомнения терзали меня. Эти видные офицеры, все в больших чинах, отдают ли они себе полный отчет в том, что должно свершиться? В каком состоянии их, видимо, не крупных размеров умы? Каковы их убеждения? Каковы их желания? Вера их налицо, во всяком случае. Они слепо веруют в этого двусмысленного диктатора. Человек он, возможно, выдающийся. Может быть, и гениальный. Но каков он будет в роли спасителя народа? И во имя чего вздумалось ему спасать народ? Ох, уж этот народ, которому «без самозванца не убойтиться». Я очнулась и услышала классическую формулу:

— За истинный ленинизм! За подлинную демократию! За свободу! За народ! Долой бездарных авантюристов! Долой правительство деспотизма и позора!

Офицеры с деревянным восторгом зааплодировали. Альфский с будничным озабоченным лицом собирал какие-то документы, наверно, планы, политическую программу и прочее. Вскоре все разошлись. Мы с Альфским остались одни. Он исподлобья насмешливо взглянул на меня:

— Разочаровались?

— А вы верите в этих золотопогонных манекенов? Простите! Я слишком много претерпела от существующего режима и думаю, что имею право покритиковать и его противников. Неужели эти деревянные куклы способны что-то сделать? Они, по-моему, не вполне понимают, что к чему. Это же вояки в дурном смысле этого слова. Они могут только подчиняться высшим командирам и командовать безгласным солдатским стадом.

Альфский зорко взглянул на меня:

— Вы презираете людей больше, чем я. Как-то в нашем разговоре вы упрекнули меня в излишнем презрении к людям. В этом же уличили сегодня и маршала.

Он рассмеялся.

— Может быть. Человек очень противоречив. А ваши заговорщики очень уж несложны и прямолинейны. Грешным делом, они похожи на «версты полосаты»[18]… И весь заговор ваш слишком бюрократичен, скучен. И в то же время, как все бюрократы, побеждающие мир за своим письменным столом, вы слишком самоуверенны. Почему вы так убеждены, что солдаты пойдут за этими Скалозубами и арестуют Фамусовых?

Альфский снова рассмеялся:

— Прекрасно сказано. Да, солдаты пойдут за Скалозубами и арестуют Фамусовых.

— Ни о чем не ведая, так себе, по одному только приказанию своих командиров арестуют руководителей партии и правительства?

— Не совсем так, — лукаво прищурясь, ответил Альфский, — солдатам будет прочтен лапидарный, но достаточно выразительный манифест… вы же слышали об этом вот сейчас.

— Манифест с обвинениями и обещаниями… Кстати, о каких важных документах, дипломатических и военных, идет речь? Вранье, наверно? «Параша», как говорили мы в лагерях.

— Почти. Но кое-что соответствует действительности. Вы знаете, что наш первый руководитель очень глуп и невежествен. Ну его немножко и спровоцировали с этими тайнами. Ему дали понять, что он может действовать единолично, что ему всецело доверяют, что он может орудовать государственными делами, как ему угодно, что он может кое-кого припугнуть за рубежом, кое-что приоткрыв. «Сосед Пахом», капризом случая поставленный к рулю, страшно обрадовался и разболтался в разговоре с двумя видными заграничными деятелями. Собственно, «документы» он никому не передал, но хорошо ознакомил с их содержанием правительства держав, интересы которых в этих документах сильно затронуты. Он форсил и угрожал. Ему и в голову не приходило, что он выдает и демаскирует ЦК и правительство.