Светлана Алексиевич - У войны - не женское лицо

Другой раз стою на посту. В два часа пришли меня сменять, а я не пошла. Говорю своем сменщику: "Ты днем постоишь, а сейчас я". Согласна была простоять всю ночь, до рассвета, лишь бы послушать птиц.

Когда мы уходили на фронт, шли по улице, люди стояли стеной: женщины, старики, дети. И все плакали: "Девчонки идут на фронт". Нас шел целый батальон девушек... Едем в эшелоне, а какое у нас сознание? Еще детское. Стоим в тамбуре с другой девочкой. Ребята приглашают: "Девочки, вы же голодные. У нас сухари есть". А мы отказываемся: "Не пойдем". Мы должны быть независимыми..."

А вот как передает свои ощущения первых дней войны хирург Вера Иосифовна Хорева:

"Ехала я на фронт и думала, что ненадолго. Взяла одну юбку, притом любимую, две пары носок и одни туфли. Из Воронежа мы отступали, но я помню, как мы пошли в магазин, и я купила там себе туфли на высоких каблуках. Вот помню, что отступали, страшно, выезде грязища, а я зашла в магазин, и мне почему-то захотелось купить туфли. Как сейчас помню, такие изящные туфельки... И духи еще купила... Трудно было сразу отказаться от обычной своей жизни, которой до этого жила. Война началась, а я же была еще девчонкой..."

Почему среди массы фактов я выбираю эти два: чемодан конфет и фиалки, привязанные к штыку? Наверное, потому, что та девочка, которую хочу понять, среди знакомых вещей становится для меня реальнее и ближе. Как бы там ни было, но именно этот легкомысленный чемодан конфет и три наряда вне очереди за фиалки действуют на мое сегодняшнее воображение сильнее, чем количество подорванных эшелонов, сбитых самолетов, сожженной техники врага, захваченных трофеев. Мы уже знаем: эшелонов, самолетов, техники было уничтожено ровно столько, сколько надо было, чтобы победить. Не описание военных операций, а подробности человеческой жизни на войне волнуют и трогают сегодня больше всего. Война повысила значительность каждого факта жизни, каждой мелочи быта, там быт и бытие сомкнулись.

Как же эти обыкновенные девушки становились необыкновенными солдатами? Они были готовы к подвигу, но не были готовы к армии. И армия, в свою очередь, не была готова к ним, потому что в большинстве девушки шли добровольно. На них не рассчитывали, даже не ждали: "Стою перед военкомом малюхочка-малюхочка. "А ко это тебе сказал, что девчат а армию будут брать?" - удивился он. Это было в первые дни войны... Год проходит, а я упорно и неотступно думаю, чем могу помочь, но ничего, кроме единственных теплых варежек для посылки на фронт, не могу отдать. Валенки у меня тридцать четвертого размера, не отошлешь. Опять иду в военкомат..." - вспоминает Любовь Ивановна Осмоловская, рядовая, разведчица.

Не сразу и нелегко далась им солдатская наука. Потребовалось обуть кирзачи сорокового размера или американские ботинки с длинными обмотками, "гусеницами", как они из называли, шинель, обрезать косы (об этой потере ни одна не забывала упомянуть, как о самой жестокой, резко разграничившей их девичье прошлое и солдатское настоящее), привыкнуть к форме, научиться различать, кто в каком знании, поражать "цель", ползать по-пластунски, наматывать портянки, не спать по несколько суток, в считанные секунды надевать противогаз, копать окопы... Существовала та будничная вещественность войны, о которой они, когда просились на фронт, не подозревали.

Вспоминает Нонна Александровна Смирнова из грузинского села Обча, рядовая, зенитчица:

"Разместили нас в вагоне, и начались занятия. Все было не таким, как нам представлялось дома. Надо было рано вставать, ни минуты ты не бываешь одна. А в нас еще жила прежняя жизнь. Мы возмущались, когда командир отделения, младший сержант Гуляев, имевший четырехклассное образование, учил нас уставу и произносил неправильно отдельные слова. Нам казалось: чему он может научить?..

После карантина, перед принятием присяги, старшина привез обмундирование: шинели, пилотки, гимнастерки, юбки, вместо комбинации - из бязи пошитые по-мужски две рубахи с рукавами, вместо обмоток - чулки и американские тяжелые ботинки с металлическими подковами во весь каблук и на носках. В роте по своему росту и комплекции я оказалась самой маленькой, рост сто пятьдесят три сантиметра, обувь тридцать четвертого размера и, естественно, военной, промышленностью такие мизерные размеры не шились, а уж тем более Америка нам их не поставляла. Мне достались ботинки сорок второго размера, надевала и снимала их, не расшнуровывая, через голенища, тяжелые, и я в них ходила, волоча ноги по земле.

От моего строевого шага по каменной мостовой высекались искры, и ходьба была похожа на что угодно, кроме строевого шага. Страшно вспомнить, каким мучительным был первый марш.

Командир увидел, как я иду, вызвал меня:

- Смирнова, как ты ходишь строевым? Что, тебя не учили, почему ты не поднимаешь ноги? Объявляю три наряда вне очереди...

Я ответила:

- Есть, товарищ старший лейтенант, три наряда вне очереди! повернулась, чтоб идти, и ботинки остались на полу, ноги были в кровь стерты голенищами.

Тогда и выяснилось, что ходить по-другому я уже не могла. Ротному сапожнику Паршину дали приказ сшить мне сапоги из старой плащ-палатки, тридцать шестого размера..."

Они пришли из юности, из вольной жизни, часто вели себя еще по-детски, а тут воинская дисциплина.

Снова вспоминает москвичка Антонина Григорьевна Бондарева, гвардии лейтенант, старший летчик:

"Мы были такие девчонки, как и вы, не думайте, что мы были другие. Дисциплина, уставы, знаки различия - вся эта военная премудрость не давалась нам сразу. Стоим, охраняем самолеты. А в уставе говорится, что если кто идет, надо останавливать: "Стой, кто идет?" Подружка моя увидела командира полка и кричит: "Стойте, кто идет? Вы меня извините, но я буду стрелять!" Представляете? Она кричит: "Вы меня извините, но я буду стрелять!"

А капитан авиации, тоже москвичка Клавдия Ивановна Терехова рассказывала:

"...Девушки приехали в училище с прическами. У меня тоже косы вокруг головы. А как их промыть? Сушить где? Вы их только помыли, а тревога, вам надо бежать. Наш командир Марина Раскова велела всем косы состричь. Девчонки стригли и плакали. А Лиля Литвяк, впоследствии прославленная летчица, никак не хотела со своей косой расстаться.

Я иду к Расковой:

- Товарищ командир, ваш приказ выполнен, только Литвяк отказалась.

Марина Раскова, несмотря на свою женскую мягкость, могла быть очень строгим командиром. Она меня отправила:

- Какой ты парторг, если не можешь добиться выполнения приказа! Кругом шагом марш!..

Платья, туфельки на каблуках... Как нам жалко их, в мешочки позапрятывали. Днем в сапогах, а вечером хоть немножко в туфельках перед зеркалом. Раскова увидела - и через несколько дней приказ: всю женскую одежду отправить домой в посылках.