Сара Бернар - Моя двойная жизнь

Слова эти поразили меня, и с того дня я ударилась в мистику.

Наделенная живым воображением и острой чувствительностью, я всем сердцем и умом впитывала христианские предания. Я поклонялась Сыну Божию, а моим идеалом стала скорбящая Богоматерь.

4

Событие весьма незначительное само по себе, которому тем не менее суждено было нарушить спокойствие нашей монастырской жизни, окончательно привязало меня к монастырю, где я решила остаться навсегда.

Парижский архиепископ, монсеньор Сибур, собирался посетить несколько общин. И наша оказалась в числе избранных.

Новость эту сообщила нам мать святая Алексис, одна из старейших, она была такой старой, худой и высокой, что я не только не могла воспринимать ее как человеческое существо, но и вообще как существо живое Она казалась мне до того нескладной, состоящей как бы из одних суставов, что я даже побаивалась ее и никак не хотела подходить к ней.

Итак, нас собрали в большом зале, куда мы обычно сходились по четвергам. И, поддерживаемая двумя послушницами, мать святая Алексис, стоя на небольшом помосте, возвестила нам едва слышным голосом о предстоящем визите монсеньора.

Он должен был приехать в день святой Екатерины, то есть через две недели после сообщения старейшей.

Наш мирный монастырь напоминал теперь улей, куда влетел вдруг шмель. Нам сократили часы уроков, чтобы мы имели возможность плести гирлянды из роз и лилий. Было извлечено откуда-то большое, высокое кресло резного дерева, его почистили, покрыли лаком и так далее. Во дворе вырвали всю траву… уж и не знаю, чего мы только не делали по случаю этого визита!

Через два дня после объявления старейшей мать-настоятельница зачитала нам программу празднества.

Самая юная из монахинь должна была обратиться к монсеньору с приветствием. Это выпало на долю прелестной сестры Серафимы.

Затем Мари Бюге сыграет на фортепьяно сочинение Анри Герца.

Мари де Лакур споет песнь Лоизы Пюже.

Потом мы покажем пьесу в трех картинах, написанную матерью святой Терезой: «Товит, обретающий зрение»[8]. У меня перед глазами — небольшая пожелтевшая, кое-где разорванная рукопись, и я могу разобрать только общий смысл и всего несколько фраз.

Первая картина: Прощание юного Товии со слепым отцом. Он клянется принести ему десять талантов, отданных в долг его родственнику по имени Габелюс.

Вторая картина: Товия засыпает на берегу Тигра. Его охраняет архангел Рафаил. Битва с чудовищной рыбой, напавшей на спящего Товию. После победы над рыбой архангел советует Товии взять сердце, печень и желчь рыбы и беречь как зеницу ока.

Третья картина: Возвращение Товии к слепому отцу. Архангел советует ему натереть глаза отца рыбьими внутренностями. Старик отец обретает зрение. Архангел Рафаил, которому Товия пытается вручить вознаграждение, открывает себя. И с гимном во славу Господа исчезает в небесах.

Маленькая пьеска была прочитана нам матерью святой Терезой в зале, где мы собирались по четвергам. Когда она закончила чтение, мы не могли удержать слез, и матери святой Терезе пришлось сделать над собой усилие, дабы не поддаться — пускай хоть и на краткий миг — греху гордыни.

Я с волнением задавалась вопросом, какая роль достанется мне в этом благочестивом представлении, ибо нисколько не сомневалась, ввиду моего малого возраста, что обязательно получу хоть что-нибудь. И заранее трепетала. Я места себе не находила, руки мои холодели, сердце часто билось, в висках стучало.

Поэтому, когда мать святая Тереза привычно спокойным голосом произнесла: «Девочки, прошу внимания, послушайте, как распределяются роли», я и не подумала подойти поближе, а продолжала, надувшись, сидеть на своем табурете.

Она перечислила:

Старый Товит — Энжени Шармель.

Юный Товия — Амелия Плюш.

Габелюс — Рене дʼАрвилль.

Архангел Рафаил — Луиза Бюге.

Мать Товии — Элали Лакруа.

Сестра Товии — Виржиния Деполь.

Я прислушивалась, не подавая вида, и, когда мать святая Тереза добавила в заключение: «Вот ваши тексты, девочки», меня охватила ярость, я была и возмущена, и удивлена. Каждой из девочек вручили текст этой небольшой пьесы.

Луиза Бюге была моей любимой подружкой. Я подошла к ней и попросила у нее текст, который тут же перечитала с воодушевлением.

— Ты поможешь мне выучить это наизусть?

— Конечно, — отвечала я.

— О, как я буду бояться! — молвила моя маленькая подружка.

Ее выбрали на роль ангела потому, верно, что она была беленькой и светилась, точно лунный луч. И голос у нее был нежный и робкий. Иногда мы нарочно заставляли ее плакать, чтобы только полюбоваться ее красотой. Из ее огромных серых вопрошающих глаз катились прозрачные, похожие на жемчуг слезы.

Она тут же принялась заучивать свою роль. Я, словно ищейка, переходила от одной избранницы к другой. Меня это не касалось, и все-таки я хотела быть причастной.

Мимо как раз проходила мать-настоятельница. Мы почтительно склонились, а она, погладив меня по щеке, сказала:

— Мы думали о тебе, моя девочка, но ты так Пугаешься, когда тебя спрашивают.

— О, это только на уроках истории или арифметики… А тут совсем другое, я бы не испугалась.

Она недоверчиво улыбнулась и ушла.

Репетиции продолжались всю неделю. Я просила, чтобы меня назначили играть чудовище. Я непременно хотела им быть. Но страшную рыбу должен был изображать монастырский пес по кличке Цезарь.

На костюм для рыбы был объявлен конкурс.

Я старалась изо всех сил!.. Вырезала из картона чешуйки и раскрасила их. Потом сшила все вместе. Сделала огромные жабры, которые должны были надеть Цезарю вместо ошейника.

Однако приняли не мой эскиз, а эскиз глупой дылды, имя которой я никак не могу вспомнить. Она сделала длинный кожаный хвост и маску с большими глазами и жабрами, а чешуи никакой не было, ее должна была заменить шерсть Цезаря.

Тогда я занялась костюмом Луизы Бюге, над которым работала вместе с сестрами святой Сесилией и Жанной, заведовавшими бельевой.

Во время репетиций у архангела Рафаила не удавалось вырвать ни единого слова. Луиза безмолвно стояла на маленьком помосте, и из ее прекрасных глаз градом катились слезы; застыв недвижно, она всем своим видом молила меня о помощи. Я была ее суфлером. Поднявшись со своего места, я бежала к ней и, нежно обняв ее, шептала на ухо нужные слова. Теперь я и в самом деле ощущала себя причастной.

Наконец за два дня до торжеств назначили генеральную репетицию. И когда появился архангел — о, немыслимой красоты! — он с рыданиями рухнул на скамью и простонал: