Стивен Фрай - Хроники Фрая

— Какой милый джемпер, — вздохнула она, вертя катышек в пальцах.

— Антония!

Она неспешно поплыла дальше. Я почти уверовал в то, что зал вот-вот разразится аплодисментами, однако эта вера оказалась всего лишь очередным подтверждением мудрости, гласящей, что желание есть отец мысли.[23]

Я заговорил здесь о Ливисе еще и потому, что серьезное отношение к нравственности, которое он прививал изучению литературы, наложило странный отпечаток на Саймона Грея. Помню один вечер в баре театра «Уотфорд Палас». Мы около недели играли пьесу в Уотфорде, прежде чем перебраться с нею в Вест-Энд. В тот вечер спектакль наш имел большой успех, а после него Саймону захотелось поделиться с нами кое-какими режиссерскими соображениями, которые он, стоя со стаканчиком «Гленфиддика» за кулисами, набрасывал во время представления на обороте театральных билетов и полученных от таксистов квитанций. Настроение у нас было хорошее. Саймон со вздохом отпустил какое-то замечание насчет того, какие мы все молодые.

— А помните, — сказал Джон Гордон Синклер, — как во время прослушивания вы спросили, сколько мне лет?

— Да, — ответил Саймон, — и что же?

— Я сказал, что мне двадцать восемь, хотя на самом деле мне двадцать пять.

— Что? Что? Но почему?

— Ну, я знал, что вы уже взяли Стивена, Рика и Джонни, а им было двадцать девять, тридцать и тридцать два, что-то в этом роде, и мне не хотелось, чтобы вы сочли меня чересчур молодым…

— Вы солгали? — Саймон смотрел на него с ужасом.

— Да, в общем…

Горди явно полагал, что его признание позабавит Саймона. Все было уже позади: в труппу его приняли, желание Горди попасть в нее мы все хорошо понимали и разделяли, а его безобидная ложь лишь сделала исполнение этой надежды более вероятным. Рассказанное им было не более чем комплиментом пьесе, подтверждением того, что ему очень хотелось сыграть в ней. Теперь же улыбка Горди погасла, ибо он понял, что нисколько Саймона не позабавил.

— Вы солгали. — Лицо Саймона даже осунулось немного, гримаса боли и отчаяния исказила его. — Солгали?

Бедный Горди побагровел, он уже явно жалел о том, что вообще народился на свет.

— Понимаете, я думал…

— Да, но солгать…

Как ни нравился мне Саймон, реакция его меня удивила. Осуждать ложь — одно, а вот осудить ложь столь невинную и благожелательную, с такой безжалостностью обрушиться на повинного в ней человека — это показалось мне до нелепого несоразмерным ей проявлением агрессивности, педантства и придирчивости. Мы постарались сгладить возникшую неловкость, однако Горди до конца той недели чувствовал себя препаршиво, поскольку не сомневался, что Саймон уволит его или, по меньшей мере, навсегда проникнется к нему неприязнью. А мне оставалось лишь гадать, чьим злокачественным влиянием следует объяснить случившееся — виски или Ливиса.

Пьеса, которую мы играли, рассказывала о компании друзей, учредивших в студенческие годы литературный журнал «Общая цель». По ходу действия пьесы сложности жизни, с ее любовями, неверностями, компромиссами и изменами, сдирают с благородных устремлений и высоких ливисовских идеалов этой компании прежний лоск и глянец. Джон Сешэнс исполнял главную роль — Стюарта, редактора журнала; Сара Берджер — его прямую противоположность и одновременно любовницу Мэриголд. Пол Муни играл их лучшего друга Мартина, обладающего личными средствами, которые позволяют продолжать издание журнала, а Джон Гордон Синклер — Питера, симпатичного серийного бабника, навсегда увязшего в переплетении вранья и уловок, посредством которых он пытается управлять хаотичным сералем своих любовниц. Мне досталась роль интеллигентного, сексуально скованного, язвительного и не умеющего ладить с людьми университетского преподавателя философии по имени Хэмфри Тейлор, которого в конце концов убивают — примерно так же, как гомосексуалист-психопат убил Джеймса Поуп-Хеннесси и (возможно) Ричарда Ланселина Грина.[24] Рик играл Ника Финчлинга, блестящего, импульсивного и веселого историка, который меняет многообещающую научную карьеру на более быструю — в мире рекламы. Ник — заядлый курильщик, и к концу пьесы его поражает эмфизема легких. По ходу действия мой персонаж, Хэмфри, увидев, как Ник в энный раз закуривает и заходится в жутком приступе кашля, говорит ему:

— Бросил бы ты это.

— Зачем?

— Ну хотя бы затем, чтобы прожить подольше.

— О, подольше все равно не получится. Жизнь просто покажется мне более длинной — от скуки.

Так относился к вредным привычкам мистер Питух, а за ним и я тоже. Годом раньше я говорил всем, что собираюсь бросить курить 24 августа, в день моего тридцатилетия. Я исхитрился в течение десяти дней обходиться — в моем норфолкском доме — без табака, но затем туда приехала погостить компания моих напропалую куривших друзей, и они быстро подавили, а там и сломили мое хилое сопротивление. И в течение двадцати без малого лет я таких попыток больше не предпринимал. Взамен их я взял на вооружение присущее Саймону Грею лишенное чувства вины приятие зависимости от никотина. Впрочем, нет, это было не просто лишенным чувства вины приятием: сигареты стали для меня флагом, коим мне надлежало гордо размахивать. На взгляд Саймона, все доводы против курения были ничтожными и буржуазными. Он вечно ввязывался в скандалы, причиной которых становились его попытки закурить в такси и в тех помещениях театров и иных общедоступных мест, что уже тогда отводились для некурящих. Дневники, которые он вел и печатал на протяжении восьмидесятых, девяностых и начала нулевых годов, показывают нам озлобленного защитника табака, воинственно шествующего по миру, который становится все более нетерпимым и враждебным. Сами названия последних из них дают понять это со всей ясностью — «Дневники курильщика. Том 1», «Дневники курильщика 2. Год попрыгунчика» и «Дневники курильщика 3. Последняя сигарета».

Разумеется, никакое здоровье вечно выдерживать хронические покушения со стороны спиртного и табака не может. Пришло и для Саймона время отказаться сначала от первого, а после и от второго.

Сейчас 2006 год, я нахожусь на тихой жилой улице Ноттинг-Хилла, снимаюсь в документальном фильме, рассказывающем о маниакальной депрессии. Режиссер фильма Росс Уилсон уже установил камеру на одном конце длинного прямого участка тротуара. Я отхожу на другой, поворачиваюсь и жду его сигнала. Все, что от меня требуется, — пройтись в направлении камеры. Ни играть, ни говорить что-либо я не должен. Мы снимаем один из десятков и десятков коротких эпизодов, которые встречаются в документальных фильмах сплошь и рядом. Он служит лишь для того, чтобы чем-то заполнить экран, стать сопровождением дикторского текста: «И потому я решил, что посещение Королевского колледжа психиатрии может пойти мне на пользу…» — что-нибудь в этом роде.