Фаина Раневская - Философ с папиросой в зубах

Раневская: «Итак, я в гостях на даче Толстого, он поднимает бокал:

— Я хочу выпить за терпкий талант Раневской.

После застолья я подошла к нему:

— Алексей Николаевич, меня тронула ваша оценка. Я только не поняла, почему «терпкий»?

— От запаха скипидара очень долго нельзя избавиться. После «Мечты» ваша старуха ходила за мной по пятам. Выйду в сад к цветам — она передо мной. Сяду за стол, чтобы писать, не могу — она, проклятая, рядом, наблюдает за каждым моим движением. Две недели преследовала, еле избавился. Вот сейчас вспомнил, и снова она как живая. Вы не актриса, вы актрисище!»

Живое чудо

В детском фильме «Слон и веревочка» (1945) Раневская снималась с 6-летней Наташей Защипиной, исполнившей роль главной героини Лидочки. Фаина Георгиевна просто влюбилась в бойкую, очаровательную девочку, которую называла «живым чудом».

Раневская вспоминала, что сначала боялась за Наташу, поскольку все актеры боятся играть с детьми: «те ведь не играют, а живут, так верят в происходящее, что разоблачают любого актера, который такой веры не нашел».

Неожиданно они подружились. «Может оттого, что я вообще не умею сюсюкать и говорила с Наташей, как со взрослой. А ей было шесть! Кроха!..» — рассказывала Раневская.

Девочка запросто приходила к актрисе в грим-уборную и наблюдала, как ее гримируют.

— Тебе интересно играть мою бабушку? — как-то спросило Живое чудо.

— Интересно, — ответила Раневская.

— А ты меня уже любишь? — снова спросила девочка, в то время как гримерша натягивала актрисе парик.

— Я тебя всегда люблю, — ответила Раневская.

Напугала классика

Раневская мечтала попасть в труппу Художественного театра.

Ее добрый друг Василий Иванович Качалов устроил ей встречу с самим Немировичем-Данченко. В кабинет легендарного художественного руководителя МХАТа Фаина Георгиевна вошла, страшно волнуясь. Владимир Иванович начал с комплимента. Он сказал, что хотя, к его стыду, еще не имел возможности видеть Раневскую на сцене, ему о ней рассказали столько всего хорошего, что он всерьез подумывает включить ее в состав труппы Художественного театра. Неимоверно обрадованная Фаина Георгиевна вскочила со стула и, бросившись классику на шею, начала его истово благодарить. К несчастью, от волнения Раневская перепутала имя-отчество Немировича-Данченко. А знаменитости такое, известно, не прощают.

— Спасибо вам, дорогой Василий Петрович! Этот день, Василий Петрович, я никогда не забуду! — со слезами благодарности на глазах воскликнула актриса.

— Он как-то странно посмотрел на меня, что я выбежала из кабинета, не простившись, — вспоминала потом Раневская.

Утром секретарша Владимира Ивановича сообщила Раневской, что приказ о ее зачислении в труппу Художественного театра отложен.

Оказалось, навсегда.

В тот же день Раневская в слезах рассказала все Василию Качалову. Он скрепя сердце опять пошел к Владимиру Ивановичу с просьбой принять Раневскую вторично.

— Нет, Василий Иванович, — твердо сказал Немирович, — и не просите. Она какая-то ненормальная. Я ее боюсь.

Сосланный Бог

Раневскую связывала искренняя дружба с Соломоном Михоэлсом («Не знаю человека умнее, блистательнее его»). Она тяжело переживала страшную смерть великого актера и режиссера, в 1948 году вроде бы по трагической случайности сбитого грузовиком. Как выяснилось позже, это было убийство, тщательно инсценированное НКВД по личному указанию Сталина.

…Однажды какой-то знакомый хотел сделать Фаине Георгиевне комплимент и сказал: «У вас такой юмор искрометный…» Раневская улыбнулась: «Ну, что вы… Разве это юмор! Вот иду я по улице Горького с Михоэлсом, а навстречу идет Завадский». Я говорю Михоэлсу: «Есть люди, в которых живет дьявол, а вот в этом человеке могут жить только глисты. В вас же живет Бог». А он мне сразу, без паузы, отвечает: «Фаечка, если во мне живет Бог, значит, он туда сослан!»

Тридцать сребреников

В 1949 году Раневская снялась в кинодраме «У них есть Родина», поставленной по пьесе Сергея Михалкова. В фильме Фаина Раневская сыграла роль немки, хозяйки кафе фрау Вурст. Картина была преисполнена гуманистического пафоса, она повествовала о том, как наши доблестные советские разведчики, разыскав на территории Западной Германии сиротский приют с интернированными из Союза детьми, всеми героическими способами добиваются их возвращения на родину…

Фаина Раневская считала, что роль фрау Вурст ей вполне удалась, но с неохотой вспоминала о самом фильме, со свойственной ей прямотой называя его «михалковским дерьмом». «Вурст — по-немецки колбаса, — говорила она. — Я и играю такую толстую колбасу, наливающую себя пивом. От толщинок, которыми обложилась, пошевелиться не могла. И под щеки и под губы тоже чего-то напихала. Не рожа, а жопа. Но когда я говорю о михалковском дерьме, то имею в виду одно: знал ли он, что всех детей, которые после этого фильма добились возвращения на Родину, прямым ходом отправляли в лагеря и колонии? Если знал, то тридцать сребреников не жгли руки? Вы знаете, что ему дали Сталинскую премию за «Дядю Степу»? Михаил Ильич Ромм после этого сказал, что ему стыдно носить лауреатский значок. Язвительный Катаев так изобразил его в «Святом колодце», такой псевдоним придумал — Осетрина (Михалков действительно был похож на длинного осетра) — и живописал его способность, нет, особый нюх, позволяющий всегда оказываться среди видных людей или правительственных чиновников, когда те фотографируются».

Простите, миледи!

Актриса Клавдия (Капитолина) Пугачева вспоминала: «С Фаиной Георгиевной Раневской я познакомилась, когда она поступила в Театр драмы — бывший Театр революции, ныне имени Маяковского. При знакомстве она производила впечатление своим юмором. Двух минут не прошло, вроде бы она ничего не сказала и не сделала, а все вокруг уже безудержно смеются.

За время ее работы в Театре драмы мы сидели в одной гримировальной уборной. На гастролях нас часто селили в одном номере. Дирекция на нас экономила, хотя мы с Раневской имели право жить в отдельных номерах. Но я не протестовала, да и она тоже. Вдвоем было даже интереснее.

Разница в годах, как нам тогда казалось, была невелика: мне было 40, ей 50. Я получала много радости от общения с ней, хотя характер в общежитии у нее был нелегкий. Фаина интересовалась литературой, поэзией, музыкой, любила писать масляными красками пейзажи и натюрморты, как она их называла, «натур и морды». Она любила говорить образно, иногда весьма озорные вещи. Высказывала их с большим аппетитом и смелостью, и в ее устах это звучало как-то естественно. Она знала, что я не любила и никогда не употребляла подобных слов и выражений, и поэтому, высказавшись от души, добавляла: «Ах, простите, миледи, я не учла, что вы присутствуете».