Искусство и революция. Эрнст Неизвестный и роль художника в СССР - Джон Берджер
«Античная скульптура, – сказал Роден, – искала логику человеческого тела. Я ищу его психологию». Под психологией Роден подразумевал эмоциональную драму. Для него тело выражало то, что чувствуют ум и сердце. В «Гражданах Кале» мы видим, что думает каждый из героев о казни, на которую идет. Видим так, словно перед нами развертывается грандиозная театральная постановка.
Эрнст Неизвестный. Усилие. Бронза. 1962
Интересы Неизвестного так же далеки от античной скульптуры, как интересы Родена, но, в то же время, они совсем иные (хотя стилистически он иногда впадает в фальшивую риторику, свойственную эпигонам Родена). Неизвестного волнует не выражение (внешнее проявление) того, что происходит в теле, а сами эти внутренние события.
Фактически ни одну из его фигур не назовешь обнаженной. Нагота, волнующая пуритан и раздающая пустые обещания гедонистам, является для него чем-то слишком поверхностным. Полумерой. Два великих чувственных и образных различия – между жизнью и смертью, между мужским и женским – не имеют отношения ни к наготе, ни к поверхностному наслаждению. Нужно проникнуть в самые недра человека или другого существа, чтобы рассчитывать прикоснуться не к телу, но к опыту тела.
Даже в случае с простейшей и самой что ни на есть внешней формой – сферой – Неизвестный проводит различие между внутренней и внешней истиной.
Два скульптора высекают из камня сферу. Один из них добивается наиболее совершенной сферической формы и видит смысл своей работы в том, чтобы превратить каменную глыбу в безупречную сферу. Другой тоже высекает сферу, но только для того, чтобы передать внутреннее напряжение, выраженное в сферической форме, заполненной до предела так, что она готова лопнуть. Скульптура первого будет работой ремесленника, скульптура второго – работой художника[23].
Задаваясь вопросом о том, что означает интериорность произведений Неизвестного, мы неизбежно сталкиваемся с трудностями. Прежде чем попытаться на него ответить, придется сделать некоторое отступление.
«Разбитое сердце», «волна нежности», «железные нервы», «мысленный взор», «голова, раскалывающаяся от боли», «терзаться ревностью», «чувствовать нутром»… – подобные обороты речи, которых предостаточно во всех языках, модифицируют субстанцию или характер функционирования человеческого тела, чтобы выразить суть переживания. Это настоящие метафоры. В магической практике метафора равна факту.
Человеческое тело, если взглянуть на него объективно, не способно объяснить или выразить то, что мы чувствуем внутри. Мы не можем просто отбросить эту истину как субъективную и, следовательно, несущественную. Она – часть нашего самосознания. Самосознание – это осознание нами самих себя по отношению к тому, что нами не является. Таким образом, размышления об этом отношении становятся частью нас и интериоризируются.
В классической мифологии имеет место двустороннее движение от человеческого тела к внешней природе и обратно. Метаморфоза происходит в обоих направлениях. Человек превращается в дерево. Дух реки принимает человеческий облик. Боги, истинная форма которых – человеческая, способны принимать любую другую форму.
Всякую мифологическую или религиозную систему можно объяснить исходя из ее социоисторического контекста. Однако в основе всех таких систем лежит противоречие между богатством и размахом человеческой фантазии, с одной стороны, и явно ограниченными особенностями человеческого тела, с другой.
Христианство с его особым вниманием к уникальности души каждого человека наложило запрет на это двустороннее движение, сохранившееся только в колдовстве. Но, в то же время, христианская концепция рая и ада способствовала возникновению нового метафорического взгляда на человеческое тело. Тело, в соответствии с качествами заключенной в нем души, получило способность наслаждаться вечным блаженством или терпеть вечные муки. Последним уделялось особое внимание по причине общественной потребности в религии запретов, а не в религии терпимости. Ад стал материализацией греха в форме физического страдания. Неизвестный так увлечен дантовским «Адом» (см. с. 54–61), потому что Данте в мельчайших подробностях описал физическое страдание, соответствующее конкретным грехам. В девятом круге ада тела грешников претерпевают метаморфозы, точно воспроизводящие особенности совершенных ими грехов. «Ад» – помимо всего прочего, выдающийся труд по символической анатомии. Вечность и божественная воля позволяют Данте выйти за пределы человеческого тела, каким оно видится объективно, и представить его субъективные ощущения – или страдания – как вечный факт.
Двустороннее движение между человеческим телом и внешней природой сохранил – или заново открыл – рационализм. Так, Дидро писал:
Чувство и жизнь вечны. То, что живет, жило и всегда будет жить бесконечно. Единственное различие между смертью и жизнью в том, что в данную минуту вы живете целиком, а через двадцать лет, растворившись, раздробившись на молекулы, будете жить частично[24].
Современная наука выдвигает предположение о ложности границы, которая вновь и вновь пересекается при этом «движении», – а значит и ложности нашей прежней потребности в таком движении. Биолог Дж. З. Янг пишет:
В некотором смысле мы буквально творим мир, о котором говорим. Таким образом, наша физическая наука – это не просто набор сведений о внешнем мире. Это также сведения о нас самих и о нашем отношении к этому миру, каким бы он нам ни представлялся. <…> С развитием электрических инструментов мы получили возможность измерять как очень большие, так и очень малые величины. Результаты этих измерений послужили дальнейшими доказательствами того, что наш наивный способ рассуждения о мире, отличном от человека и разделенном на куски материи, существующие во времени, неадекватен[25].
Теперь мы можем приступить к рассмотрению контекста опыта, с которым соотносится «интериорность» произведений Неизвестного. Определить этот контекст очень сложно, он может показаться смутным и далеким. Но в качестве неопределенного опыта он привычен для нас и универсален. Нам всем известно, что жизнь наполняет наши тела смыслом и что в других телах заключены другие жизни, которые не сводятся к существованию всех частей тела. Вот почему, по зрелом размышлении, трудно совершить убийство, а предумышленные убийства являются попыткой скорее уничтожить чье-то присутствие, чем разрушить тело. Так же объясняется и бóльшая часть самоубийств. В редчайших случаях самоубийца осуществляет акт агрессии против своего тела; обычно он лишь хочет положить конец тому значению мира, которое в нем заключено.
Соотносится ли интериорность произведений Неизвестного с «внутренней жизнью» души или тела? И да, и нет. Его скульптуры не имеют ничего общего ни с аутопсией, ни с психоанализом. Его не интересуют ни внутренние органы, ни комплексы. Он создает образ, прославляющий целостную природу человека. В этом отношении он преследует ту же цель, что и скульпторы Античности и Возрождения. Однако эти скульпторы – как всегда, за великолепным исключением Микеланджело – считали человеческое тело чем-то полностью завершенным; по
