Отмененный проект - Майкл Льюис
Даже в столь юном возрасте и в тех условиях можно было определить направление в сознании Дэнни, которому он сопротивлялся. Повсюду витал дух Фрейда, но Дэнни не хотел, чтобы кто-то врал на его кушетке, и не хотел врать сам на кушетках других. Он решил не придавать особого значения опыту своего детства и даже своим собственным воспоминаниям: почему его должны беспокоить другие люди?
К началу 1950-х многие психологи полагали, что следует отказаться от амбиций по изучению внутренней работы человеческого разума. Если вы не можете наблюдать за тем, что происходит в сознании, невозможно даже делать вид, что вы изучаете его. Достойным научного внимания было признано то, что могло быть подвергнуто научному изучению – поведение живых существ.
Доминирующей научной школой стал бихевиоризм. Его король, Б. Ф. Скиннер, во время Второй мировой войны был нанят ВВС США, чтобы обучить голубей направлять бомбы[14]. Скиннер научил голубей, посаженных в специально созданные бомбы, долбить клювами по изображению цели, тем самым направляя к ней бомбу. При попадании клювом в нужное место птицы получали корм. (Их энтузиазм испарялся, когда зенитки открывали ответный огонь, поэтому до боевого применения не дошло.)
Успех Скиннера с голубями положил начало невероятно популярной идее, что поведение животных объясняется не их мыслями и чувствами, а внешними поощрениями и наказаниями. Он запирал крыс внутри того, что он называл «камерой оперантного обусловливания» (она вскоре стала известна как «ящик Скиннера») и учил их двигать рычаги и нажимать на кнопки. Он учил голубей танцевать, играть в пинг-понг и наигрывать «Возьми меня на игру»[15] на пианино.
Бихевиористы предполагали, что все, что они выяснили про крыс и голубей, применимо и к людям. Просто с ними по разным причинам менее удобно проводить эксперименты. «Для читателя, обеспокоенного идеей распространения опытов на человеческие объекты, слова предостережения в порядке вещей, – писал Скиннер в эссе «Как учить животных». – Мы должны приступить к программе, в которой будем в одних случаях применять соответствующие подкрепления, а в других – нет. При этом мы, вполне вероятно, сможем создать (в людях) эмоциональные эффекты. К сожалению, мы в состоянии формировать поведение, но пока не в состоянии измерять эмоции».
Привлекательность бихевиоризма заключалась в том, что в науке называется «чистотой»: стимулы наблюдаемы, ответы зафиксированы. Это выглядело «объективно». Не нужно было полагаться на чьи-то слова о том, что человек подумал или почувствовал. Все важные вещи были наблюдаемыми и измеримыми. Есть шутка по поводу безукоризненно чистого духа бихевиоризма, каторую сам Скиннер любил рассказывать. Пара занимается любовью; когда все заканчивается, один из них говорит: «Тебе понравилось. А мне?»
Все ведущие бихевиористы были белыми американцами, и это не осталось незамеченным молодежью, приходящей в психологию в 1950-х годах. Сторонний наблюдатель науки того времени с удивлением обнаружил бы существование двух совершенно не связанных дисциплин: «Белая психология» и «Еврейская психология». Белые маршировали в белых халатах, несли в руках блокноты, придумывали новые пытки для крыс и избегали большого мокрого месива человеческого опыта. Евреи беспорядок воспринимали как должное, жаждали «объективности» и искали способы измерения человеческих эмоций.
Дэнни тоже стремился к объективности. Особенно его заинтересовала гештальт-психология[16]. Созданная немецкими евреями в начале ХХ века в Берлине, она стремилась научными методами исследовать тайны человеческого разума. Гештальт-психологи сделали карьеру, выявляя интересные феномены и демонстрируя их с отменным вкусом: свет выглядит ярче, когда его окружает темнота, серый кажется зеленым в окружении фиолетового и желтым – среди голубого. Если вы скажете человеку «Не наступайте на банановую горку!» он будет уверен, что вы произнесли не «горку», а «корку».
Гештальтисты показали, что нет однозначной связи между внешним стимулом и его восприятием в сознании человека. Ум находит массу любопытных способов вмешаться. Дэнни был особенно поражен тем, что гештальт-психологи в своих трудах проводят читателей через опыты, которые дают возможность прочувствовать на себе загадочную внутреннюю работу сознания.
Если в ясную ночь мы смотрим на небо, одни звезды сразу воспринимаются как составные части группы звезд, другие – сами по себе. Как созвездие Кассиопеи, например, а Большая Медведица – совсем по-другому. На протяжении веков люди видели как группы, так и отдельные звезды, да и сейчас детям не нужна инструкция для того, чтобы воспринимать их точно так же. Аналогично, на рисунке 1 читатель видит перед собой две группы пятен.
Рис. 1. Вольфганг Кёлер. Гештальт-психология (1947; репринт, Нью-Йорк: Liveright, 1992. С. 142.)
Почему не просто шесть пятен? Или две другие группы? Или три группы по два пятна в каждой? При случайном взгляде на этот шаблон все всегда видят две группы из трех пятен каждая.
Центральный вопрос, который поставили гештальт-психологи и проигнорировали бихевиористы: как мозг создает смысл? Как он превращает фрагменты, собранные с помощью органов чувств, в целостную картину реальности? Почему эта картина так часто кажется навязанной сознанием окружающему миру, а не наоборот? Как человек превращает кусочки воспоминаний в связную историю жизни? Почему понимание человеком того, что он видит, меняется вместе с контекстом, в котором он это видит? Почему, говоря более широко, когда режим, направленный на уничтожение евреев, приходит к власти в Европе, некоторые евреи видят его таким, какой он есть, и бегут, а другие остаются на заклание?
Подобные вопросы привели Дэнни в психологию. На такие вопросы не смогла бы ответить даже самая одаренная крыса. Ответы на них, если они вообще существуют, могли быть найдены только в человеческом разуме. Позднее Дэнни будет определять науку как форму общения. И если так, то психология была шумной вечеринкой, где гости говорили невпопад, меняли темы с головокружительной частотой и не слушали друг друга. Гештальт-психологи, бихевиористы, психоаналитики – все сбились в одну компанию в здании с мемориальной доской на фронтоне, где написано «Кафедра психологии».
Все здесь было не так, как в физике или даже экономике. Психологии не хватало убедительной теории, чтобы организовать саму себя или хотя бы согласовать набор правил для дискуссии. Ее ключевые фигуры могли сказать о работах других психологов: «В основном все, что вы делаете и говорите, – полная чушь» без какого-либо заметного влияния на поведение этих психологов.
Частью проблемы было дикое разнообразие людей, мечтавших стать психологами, – гремучая смесь персонажей с набором разнообразных мотивов. Стремление обосновать собственное несчастье. Убежденность в глубоком понимании
