Михаил Марголис - Крепкий Турок. Цена успеха Хора Турецкого

Группа молодых голосистых мужчин ранним осенним утром 1991-го вылетела из «Шереметьева-2» в Новый Свет с пересадкой в известном ирландском аэропорте «Шеннон». Там они, «от избытка чувств и свободного времени, решили порепетировать и снять это на видеокамеру». Почти немыслимый сюжет для любой российской рок-группы, получившей в то время шанс прокатиться с концертами до Америки. На «перевале» в Ирландии музыкантов, скорее всего, уже персонально скликали бы из всех баров «транзитной зоны», предлагая пройти на посадку, которая официально закончилась. Но собранные Турецким солисты-«академики» почти не курили и пили мало, по крайней мере, «в присутствии шефа». Ради прикола оставалось даже в дороге петь. Картина вышла занятная. Международный аэропорт, сотни по-разному релаксирующих в ожидании своих рейсов пассажиров вдруг слышат поверх фонового гула популярный свинг «Java Jive», исполняемый «вживую», хором поставленных голосов. Если это не Manhattan Transfer развлекается, то кто? Выясняется, что какая-то русская компания. Ничего себе! А «репетиция» хора меж тем разгорается. Ребята завелись, Турецкий прочувствовал момент. Продолжили «чем-то еврейским, французским, русско-цыганским». Народ подтягивался со всех сторон. Самой восторженной слушательницей оказалась шикарно одетая дама «в та-а-кой ювелирке!» (цитирую Михаила), попытавшаяся тут же наладить «он-лайн» трансляцию импровизированного концерта для своего собеседника, с которым в это время общалась по телефону (не мобильному тогда еще, а обычному, стационарному, висевшему в будке). В следующую минуту она подошла к заинтриговавшим ее музыкантам с вопросом: «Вы кто и откуда?». «Я ответил, — рассказывает Турецкий, — мы солисты хора московской синагоги, а вы, наверное, солистка большого американского бизнеса? И в общем-то не преувеличил. Ее звали Марина Ковалева. Искусствовед, эмигрантка из Одессы, живущая в США с 1973 года. Она создала там свою компанию „People Travel Club“, имела офис на Пятой авеню, а потом еще стала „мисс Лонг-Айленд-1993 в области бизнеса“. То есть выдающаяся тетенька.

В самолете мы сели рядом, и за пять часов я рассказал ей историю своей жизни. При этом поймал себя на мысли, что подобного общения у меня прежде никогда не было. Опираясь на собеседника, я выглядел явно умнее, чем есть на самом деле. Буквально на ходу начинал разбираться в самом себе…»

А Ковалева воспламенилась желанием. Сначала желанием как-то «продвинуть» хор, стать кем-то вроде его импресарио, покровительницей («Джойнт» она, видимо, сразу выводила за скобки) или свести Турецкого с нужными людьми, промоутерами, спонсорами и т. п. Оказывать помощь возбудившему ее страсть коллективу отзывчивая женщина принялась сразу после приземления на американскую землю, где ее встречал «муж-компаньон в красном галстуке». Кульмиса и братьев Смирновых нью-йоркские друзья, у которых они намеревались погостить «бонусные» дни, не встретили. И этой троице, на самом деле, повезло. Их забрала к себе Марина. «Три дня она показывала нашим мальчикам „Большое яблоко“ во всем разнообразии: от Метрополитен-музея до брайтонского ресторана „Одесса“, — повествует Михаил. — А потом у нас начались плановые гастрольные автобусные поездки по всей стране».

За полтора месяца хор объездил Штаты не менее основательно, чем ранее Францию. «Концерты проходили в основном в еврейских общинных центрах, непохожих на синагоги, — объясняет Турецкий. — В одном комплексе находились клуб, музей, ресторан. Все выглядело вполне презентабельно. Мы выступали, скажем, в Metro Convention Centre, в Мемфисе, штат Теннесси, городе, где жил Элвис Пресли. У нас было ощущение пришествия в настоящую Америку. И повсюду нам сопутствовал грандиозный успех. Другой вопрос, что происходил он в достаточно локальной среде, а я понимал, что наш проект вполне пригоден и для более массовой аудитории. Мы динамично развивались и отнюдь не выглядели на сцене бедными евреями из бывшего Советского Союза, которых нужно поддерживать просто потому, что они, наверное, столько претерпели. У нас подобрался состав фактурных ребят, и хор превратился в модель, под которую благотворительные деньги не дают. Мне хотелось выйти с нашей программой за рамки синагоги.

Плисс, будучи человеком „Джойнта“, привел меня по окончании гастролей к Ральфу Гольдману, и я попробовал объяснить ему свою позицию. Сказал, что мечтаю выступать с хором в „Карнеги-холл“ и залах такого ранга, потому что произведения Зильберта, Новаковского, Мендельсона могут прекрасно там звучать, как звучит „Всенощная“ Рахманинова в Большом зале консерватории. Он ответил: „У нас нет задачи сделать вас концертным коллективом. „Джойнт“ — не промоутерская фирма, а благотворительная организация“. Гольдман — хороший старик, но наши взгляды в данном вопросе абсолютно расходились. В „Джойнте“ не порадовались возрастающему успеху хора, не сказали нам: „Ребята, мы вас создали, вы правильно развивались. Теперь, давайте, мы найдем вам хорошего промоутера, подпишем контракт года на три и будем вас катать по всему миру“. Мы бы тут же согласились. Я ведь не говорил: „Идите на хер, я — крутой и без вас все смогу!“ Напротив, просил — помогите нам. Но они говорили: а нам это не надо. И думали: мы сейчас Турецкого уберем, и он окажется колоссом на глиняных ногах. А сами создадим другой хор.

Гольдман и Плисс, при мне, на той нашей встрече, разговаривали на иврите и английском, и, насколько удалось понять, они обсуждали мои возможные самостоятельные действия. Гольдман понял, что Турецкий достиг того положения, когда сам сможет просить у богатых людей средства на содержание своего коллектива, им уже не получится управлять. Из младшего партнера он превращается в конкурента.

Безусловно, я осознавал, что, идя на конфликт с „Джойнтом“, рискую потерять все. Сейчас готов согласиться с мыслью, что моя принципиальность и независимость в тех переговорах подпитывались впечатлением от общения с Ковалевой. Я верил, что она, в случае необходимости, меня поддержит».

В то же самое, судя по всему, верили и остальные хористы, ибо все они остались на стороне своего лидера. «Меня рассчитывали просто устранить из коллектива и подыскать другого хормейстера, — рассуждает Михаил, — но ребята не ушли с Плиссом к „Джойнту“, а пошли со мной в никуда. Они хотели того же, что и я. И я пообещал: не бойтесь, что-нибудь придумаем. Хотя, конечно, был удивлен и обрадован, что солисты проявили такую солидарность со мной. В Москву мы вернулись уже не коллективом „Джойнта“.»

«Для меня Турецкий был главным, а Плисс — посторонним человеком, — без политесса объясняет Александров. — Поэтому в той ситуации даже не размышлял, оставаться с Мишей или нет. Я изначально пришел к нему в коллектив, а не в синагогу петь. Да и никаких предложений от Плисса не звучало. У него с Мишей какой-то разговор тет-а-тет состоялся, и все определилось».