Алексей Будберг - Дневник белогвардейца

Брусилов в Москве и громит демократию; удивительный хамелеон этот главковерх из бывших берейторов при Царских и высокопоставленных особах. Никогда не забуду его первого приезда в Двинск только что назначенным Главковерхом, когда на армейском съезде он молился о мирe без аннексий и контрибуций (Алексеев только что слетел за противоположное) и в конце речи схватил откуда-то взявшейся красный флаг и стал махать им над головой. Недурное занятие для недавнего генерал-адъютанта, готового, очевидно, на все, лишь бы добиться у толпы популярности и триумфа. Я совершенно понимаю, что для того, чтобы сохранить власть над толпой таким лицам, как старшие начальники командных верхов, необходимы многочисленный и серьезные уступки из старого обихода, но этому есть пределы. Я пока довольно прочен по части своего авторитета (вчера получил на это аттестацию от своих врагов), но никогда еще я не уступил толпе ни в чем существенном, серьезном; я давал ей по ее требованию только пустяки; без ее требования я осуществить очень многое, но дал это добровольно, предупредив неизбежные в будущем требования. Я не позволил, например, в корпусe никаких грязных выпадов против Царской семьи, потребовал в этом деле поддержки комитетов, сумел их убедить в непорядочности и неблагородности таких выпадов, и меня до сих пор слушаются.

Но то, что говорил и делал Брусилов, не вызывалось никакой необходимостью и было весьма сугубым уклонением в сторону дешевой демагогии.

Кадеты, кадетоиды, октябристы и разномастные революционеры старых и мартовских формаций чуют приближение своего конца и верещат во всю, напоминая мусульман, пытающихся трещотками предотвратить затмение луны.

Рабы фраз, успевающие фигляры митингов, хлесткие авторы трескучих резолюций, но кастраты настоящего, живого дела, они пустили в ход все запасы и все виды своего обветшалого и бессильного уже оружия, гремят и разливаются истерическими выкликами на красивые, но никого уже не трогающие темы, и требуют того, что когда, то еще могло помочь, а теперь является только подливанием масла в огонь.

Товарищи большевики должны быть им бесконечно благодарны, ибо все эти вопли и резолюции дают большевикам самые яркие доказательства, чтобы пугать ими насторожившихся на фронте н в тылу массы призраками грядущей контрреволюции и угрозами возможности опять потерять нос то сладкое и жирное, к чему протянулись и до чего дорвались многие жадные руки.

Ведь, как ни пытаются маскировать все эти резолюции всякими сладкими демократическими и quasi революционными соусами, но из них, как из дырявого мешка во все стороны торчать давно знакомые и для масс острия, жала и скорпионы, неизменные спутники тоски по потерянным правам, преимуществам и привилегиям и по сдохшему или перешедшему в другие руки казенному воробью.

Ездил в 480 полк, второй по состояние развала в 120 дивизии; езжу на эти дискуссии, как на томительную каторгу; изображаю того же Керенского; только он главноуговаривающий, а я корпусоуговариватель. Настроение солдатской толпы сегодня много лучше; большевики держатся в задних рядах; их главари совершенно не выступали и только ядовито улыбались. По дороге в полк меня встретил офицер, посланный командиром полка с предупреждением, что на меня готовится покушение, но я привык к тому, что когда предупреждают, то обыкновенно ничего не случается. Когда видишь солдатские толпы в спокойном состоянии и вне взвинчивающего влияния разных подстрекателей, то временами в души появляются голубые кусочки надежды, что если бы сейчас очистить части от большевистских главарей и гарантировать солдатам, что никакого наступления не будет, то героической работой командного состава, офицеров н разумных комитетов на нашем фронтe можно еще было бы удержаться от полного и окончательного развала; в такие времена хочется верить, что мы не отравлены еще так, что нет надежды на спасение.

Иное дело, судя, конечно, по газетам, в тылу и на юго-западе, где распустившаяся солдатские орды дорвались до сладости грабежей, насилий и убийств и где возможность спасения только в возможности массового применения каленого железа, которого нет и негде взять.

Вечером получил телеграмму о сокращении хлебной дачи до полутора фунтов новый и весьма больной повод к обострению агитации и к вящему ухудшению солдатского настроения; наши верхи до сих пор не понимают или же умышленно не желают понять, что все регуляторы солдатского настроения и все возбудители разных неудовольствий помещены в солдатском брюхе.

Не считаясь совершенно с состоянием продовольственных запасов, мальчишки военные министры, богатые только революционным стажем, выбросили на фронт миллионные пополнения и этим сорвали всю систему оборота и подвоза запасов, что стало особенно острым при воцарившихся на железных дорогах развале и беспорядках. Навезли нa фронт трусливые, не желающие воевать и работать рты, которые, помимо того, что усилили общий развал, усугубили давно уже надвигавшуюся на фронт продовольственную катастрофу.

Невеселые на завтра перспективы; сколько запросов и сколько обвинений вызовут эти несчастные полфунта хлеба; убеждений и разъяснений никто слушать не будет, а все свалят на контрреволюцию и злостные подвохи начальства.

Весь день провел в Двинске на томительнейшем совещании по вопросу о расформировании третьеочередных и ненадежных дивизий. Мы всегда запаздываем: два три месяца тому назад все это было бы очень кстати, но тогда на наши просьбы о необходимости этой меры верхи не обращали никакого внимания; теперь же это не пройдет, ибо это невыгодно для тех, для кого выгоден скорейший и полнейший развал русской армии, и теперь все это будет свалено в общую кучу карательных и контрреволюционных мер и никто из товарищей не позволит провести в жизнь эту меру; ведь в этих дивизиях сейчас вся сила большевиков и они напрягут все старания, чтобы их сохранить; конечно, все подлежащие упразднению и обращению в небытие комитеты этих частей явятся самыми деятельными сотрудниками большевистских заправил. Это надо было делать, пока на нашей стороне была сила; когда, например, всевозможными посулами и уговорами тащили на фронт уже и тогда совершенно безнадежные по своему состоянию 120 н 121 дивизии, тогда была полная возможность осуществить это расформирование. Сейчас же все это ушло в невозвратное прошлое; того, что упущено, уже вернуть нельзя. Весь фронт покрыть любезными большевистскому и немецкому сердцам, гнойными нарывами в виде совершенно разложившихся, в большинстве преимущественно третьеочередных, дивизий. Помню, как я молил тогдашнего командарма Данилова не губить меня присылкой этих дивизий; и несмотря на все мои просьбы их мне прислали и ими погубили до тех пор очень стойко державшийся корпус.