Вадим Козин: незабытое танго - Коллектив авторов
Еще одна такая же история. Праздничные концерты в театре ставил Л. Варпаховский, ученик В. Мейерхольда. Ставил с размахом. На этот раз мероприятие было закрытым, только для верхушки. Поднялся занавес. На сцене рояль и ансамбль буквально утопали в цветах, а посредине моря цветов стоял, облокотясь на рояль, Вадим Козин. Ни дать ни взять антураж для сувенирной открытки! Публика, а ее невзыскательный вкус вполне учел постановщик, поначалу просто остолбенела. Потом – шквал аплодисментов и роковой возглас: «Козину ура!» И тут из ложи прогремел разъяренный голос Никишова: «Кто крикнул “Ура!”? Вы кому кричите “Ура!”, мать вашу?! “Ура!” можно кричать только правительству! Убрать дурака из зала! Судить будем! А ты вон со сцены!» Ну что мог испытывать певец в этот момент? Вадим Алексеевич об этом, естественно, «не помнит».
Они ко мне хорошо относились – и Гридасова, и Никишов, хотя и мало мы с ними общались. Всего несколько раз я перед ними выступал, в узкой, так сказать, компании. Он мрачный такой всегда был, лицо красное, выпить любил, ну и матерился ужасно. Я в лагере всякого наслушался, но от генерала на каждом слове мат слышать – это, знаете. А Александра Романовна, наоборот, была веселая, на «вы» ко мне обращалась, по имени и отчеству.
И на этот раз спасла Гридасова Козина от мужнего гнева, упрятав его на месяц в сангородок. Никишов, как и положено генералу, был строг, но отходчив, разрешил милостиво певцу петь. Да и режим лагерный послевоенный не сравнить, конечно, с 1937–1938 годами. Заключенные артисты, в общем-то, только ночевать были обязаны в зоне.
«Крепостной театр» Гридасовой
Пел Козин в крепостном театре – в прямом смысле этих слов. Гридасова захотела иметь «свой» театр. Строили его заключенные, играли в нем заключенные, но подарил театр Александре Романовне «сам». Тут уж она развернулась! Был брошен клич: артистов, художников, музыкантов от «общих работ» освободить, направить в Магадан! Вот приказ 47 по магаданскому Дому культуры от 17 марта 1945 года: «Имеется в наличии штата ряд вакансий, которые замещаются из числа з/к по состоянию на 1 марта 1945 года в связи с отсутствием вольнонаемного состава. 1. Считать замещенными следующие должности по существующему тарифу: а) административно-художественный персонал. Режиссер-постановщик: з/к Варпаховский Л. В., з/к Никаноров К. А. Артисты: заключенные Демич, Смирнов, Рытьков, Жженов, Ногаев, Воронцова, Мухина, Турышева, Яковлев, Тутва-туллин, Грызлов, Волков, Бибиков, Артамонов, Зискинд, Грязнова, Будак, Пешков. Художник-декоратор: Шухаев, Вегенер…» Впечатляющий документ, не правда ли? Л. Варпаховский, строго говоря, был художественным руководителем агиткультбригады, в которую входил контингент заключенных. Бригада в промывочный сезон (не менее трех месяцев) обслуживала рудники и прииски, все остальное время артисты-зеки работали в театре. Ставились как драматические, так и музыкальные спектакли, но особой популярностью у зрителей пользовались концерты, в которых, как правило, все второе отделение занимал Козин. Любовь публики спасала его. Даже творчество не приносило удовлетворения. Маэстро в этот период почти не писал собственных песен, репертуар его был скуден. Несколько шлягеров да неубиенные советские песни. Козин переживал депрессию, значительный спад творческой активности. Это его состояние, конечно, легко объяснить в наши дни, а каково ему приходилось тогда? Было отчего впасть в отчаяние, было на кого и обидеться, если не возненавидеть. Магаданские ветераны отмечают резкий, неуживчивый характер певца, его капризность, неприятие мнений, не совпадающих с его оценками, подчас далеко не справедливыми.
И еще одна, самая главная драма Козина, глубоко личная. Он почувствовал, что меняется голос. Колымский климат не пощадил артиста. Слава Всевышнему, голос остался. Изменился, но не пропал на семидесятиградусном морозе, не ушел навеки в вечную мерзлоту. Постепенно произошла и адаптация к новым условиям жизни. Могучий творческий потенциал требовал выхода, воплощения. И у певца как бы открывается второе дыхание. К тому же «за хорошую работу и примерное поведение» в сентябре 1950 года заключенный Козин был досрочно освобожден.
Вадим Туманов
♦ Вадим Туманов[19]:
Открывает концерт Вадим Козин. Небольшого роста, в черном костюме, он слегка поклонился залу и цепким взглядом прошелся по рядам. Первые три-четыре ряда, по обыкновению, занимали лагерные начальники, их семьи, а за ними заключенные. Вдоль стен стояли надзиратели, переводя взгляд со сцены на всех нас и с нас на сцену. Уже смолкли приветственные хлопки, а Козин продолжал на виду у всех стоять молча. Представляю, как он, вернувшись в свой лагерь с концерта, выпьет кружку чая и съест пайку хлеба, счастливый, если попадется горбушка.
И тут происходит невероятное. Козин делает шаг вперед, почти к краю сцены, и говорит четко, с паузами между словами:
– Я приехал петь для заключенных. Поэтому прошу лагерное начальство оставить нас одних.
Зал цепенеет, не зная, как к этому отнестись. После короткого замешательства по знаку начальника лагеря офицеры и их семьи, а вслед за ними надзиратели покидают столовую.
– Спасибо, – говорит им вдогонку Козин.
Заключенные пересаживаются, занимают освободившиеся места.
Козин поет русские и цыганские песни, старинные романсы. Слушают молча поглядывают по сторонам, словно не веря, что их оставили с певцом наедине. Многие мелодии знакомы, я думаю, не мне одному. «Мой костер в тумане светит…»
Неужели еще существует где-то этот мир – мост через реку, вечерний туман, потрескивающий на ветру костер? И люди гуляют без конвоя, с кем хотят, и встречаются, расстаются, страдают, любят? Козин поет артистично, слегка помогая себе жестами, и невозможно представить этого свободного духом человека – заключенным. Со сцены улыбается добрый человек, который умеет радовать других и делает это с удовольствием. На меня накатывает приступ тоски и ненависти – к окружающей меня жизни, к властям, к нашей проклятой системе, для которой мы жалкие, униженные твари. Мысль о неизбежном медленном умирании в лагере приводит в отчаяние.
Но вот уже играет оркестр, и я не отрываю глаз от Димки Янкова. Он прекрасен, особенно в минуты, когда солирует на черном кларнете, задрав стриженую голову, и, мне кажется, ищет глазами меня, будто спрашивая, слышу ли я его, понимаю ли, что он хочет сказать своей надрывной мелодией. «Я слышу тебя, Димка!» – молча кричу я ему. Это была моя последняя встреча с бывшим командиром подлодки. Что с ним стало потом, мне до сих пор узнать не удалось.
О концерте Вадима Козина на Перспективном я вспоминал в августе 1999 года, когда по приглашению немецкого телевидения, снимавшего фильм о сталинских лагерях, прилетел в Магадан и уговорил колымских друзей подвезти
