Моя жизнь - Айседора Дункан
Наша семья теперь уменьшилась до четырех человек. Огастин во время одной из гастрольных поездок с какой-то странствующей труппой, в которой исполнял роль Ромео, влюбился в шестнадцатилетнюю девочку, игравшую роль Джульетты, и однажды явился домой и объявил о своей женитьбе. Это было воспринято как измена. По какой-то причине, которой я никогда не могла понять, мать пришла в ярость. Она повела себя почти так же, как во время первого посещения моего отца (я его уже описывала). Она вышла в другую комнату, хлопнув дверью. Элизабет замкнулась в молчании, а Реймонд устроил истерику. Только я отнеслась к брату с пониманием. Сказала Огастину, побледневшему от душевной боли, что пойду с ним повидать его жену. Он привел меня в мрачные меблированные комнаты на боковой улице, мы вскарабкались на пятый этаж в комнату, где нашли Джульетту. Она была хорошенькой, хрупкой и казалась больной. Они признались мне, что ждут ребенка.
Таким образом мы исключили Огастина из своих лондонских планов. Похоже, семья относилась к нему как к человеку, скатившемуся на обочину и недостойному того великого будущего, к которому мы стремились.
Но теперь в начале лета мы сами очутились без каких-либо средств и в пустой студии. И тут мне в голову пришла блестящая идея обратиться к богатым дамам, в чьих салонах я выступала, с просьбой предоставить мне сумму, необходимую для поездки в Лондон. Прежде всего я посетила даму, которая жила в роскошном особняке на Пятьдесят девятой улице, выходящем на Центральный парк. Я рассказала ей о пожаре в отеле «Виндзор» и о том, как мы потеряли все свои вещи, об отсутствии понимания в Нью-Йорке и своей уверенности, что непременно найду признание в Лондоне.
Наконец она подошла к конторке и, взяв перо, принялась выписывать чек. Она сложила его и подала мне. Я покинула ее со слезами на глазах и поспешно вышла из дома, но, увы, достигнув Пятой авеню, я обнаружила, что чек всего лишь на пятьдесят долларов, сумма совершенно недостаточная для того, чтобы вся семья переехала в Лондон.
Затем я попыталась обратиться к жене другого миллионера, жившей в конце Пятой авеню, и прошла пешком пятьдесят кварталов между Пятьдесят девятой улицей и ее особняком. Здесь я встретила еще более холодный прием со стороны пожилой женщины, заявившей о невозможности выполнить мою просьбу. К тому же она объяснила, что если бы я обучалась балету, то она совсем по-иному отнеслась бы к моей просьбе и что она когда-то знала танцовщицу, заработавшую целое состояние! С пылом пытаясь добиться своего, я вдруг накренилась в сторону и почувствовала, что вот-вот потеряю сознание. Было уже четыре часа, а я еще не обедала. Это, казалось, обеспокоило даму, она позвонила, и величественный дворецкий принес мне чашку шоколада и тосты. Мои слезы капали в шоколад и на тост, но я все же пыталась убедить даму в абсолютной необходимости нашей поездки в Лондон.
– Когда-нибудь я стану очень знаменитой, – сказала я ей, – и ваша репутация поднимется еще выше оттого, что вы оценили американский талант.
Наконец эта обладательница почти шестидесяти миллионов тоже вручила мне чек, опять на пятьдесят долларов! При этом она добавила:
– Когда заработаете, вернете их мне.
Но я не вернула ей денег, предпочтя отдать их бедным.
Подобным образом я обошла большинство жен миллионеров, и в результате мы оказались обладателями значительной суммы в триста долларов на поездку в Лондон, но этой суммы все же было недостаточно даже на билеты второго класса на обычный пароход, если мы хотели прибыть в Лондон, имея хоть какие-то деньги.
Реймонда осенила блестящая идея обойти пристани, и он отыскал небольшое судно для перевозки скота, направлявшееся в Гулль. Капитан корабля был настолько растроган рассказом Реймонда, что согласился принять нас в качестве пассажиров, хотя это и противоречило правилам его корабля; и однажды утром мы взошли на борт всего лишь с несколькими ручными чемоданчиками, так как все наши чемоданы сгорели во время пожара отеля «Виндзор». Думаю, именно эта поездка сыграла большую роль в превращении Реймонда в вегетарианца, так как вид пары сотен бедных животных, бьющихся в трюме на пути в Лондон с равнин Среднего Запада, бодающих друг друга рогами и стонущих самым жалобным образом день и ночь, произвел на всех нас глубокое впечатление.
Я часто вспоминала об этом путешествии на скотопромышленном судне во время своих поездок в роскошных каютах огромных лайнеров, и воспоминания о нашей неудержимой веселости и испытанном восторге наводили на мысль, не приводит ли пребывание в постоянной атмосфере роскоши в конце концов к неврастении. Питались мы исключительно соленой говядиной и чаем, напоминавшим по вкусу солому. Койки были жесткими, каюты маленькими, а стол скудным, но, тем не менее, мы чувствовали себя очень счастливыми во время этой двухнедельной поездки в Гулль. Нам было стыдно ехать на подобном судне под своим именем, поэтому мы записались под фамилией нашей бабушки по матери О’Горман. Я назвалась Мэгги О’Горман.
Первый помощник капитана, с которым я часто проводила лунные вечера на капитанском мостике, был ирландцем. Он часто говорил мне: «Будьте уверены, Мэгги О’Горман, я стал бы вам хорошим мужем, если бы вы предоставили мне такую возможность». А иногда вечерами капитан, славный человек, доставал бутылку виски и делал нам горячий пунш. В целом это было очень счастливое время, несмотря на все неудобства, и только мычание и стоны животных, доносившиеся из трюма, приводили нас в уныние. Интересно, неужели и теперь скот перевозят столь же варварским способом?
Однажды майским утром О’Горманы высадились в Гулле, сели на поезд, и несколько часов спустя в Лондон прибыли Дунканы. Насколько я помню, по объявлению в «Таймс» мы нашли квартиру неподалеку от Марбл-Арч. Первые дни пребывания в Лондоне прошли в разъездах по городу в дешевых омнибусах, и мы пребывали в состоянии полного экстаза; изумляясь и восхищаясь всем увиденным, мы совершенно забыли о том, как ограниченны наши средства. Мы осматривали достопримечательности, проводя часы в Вестминстерском аббатстве, Британском музее, Южном Кенсингтонском музее, Тауэре, посещая Кью-Гарденз, Ричмонд-парк
