Владимир Голяховский - Американский доктор из России, или История успеха
— Тебе надо обследовать сосуды. Пока ты в Америке, давай попросим сделать тебе ангиограмму. Американские специалисты хорошо это делают.
— Хорошо, говоришь? У вас в Америке все хорошо, да? А сколько это будет стоить?
— Точно не знаю, наверное, две-три тысячи.
— Ого! Две-три тысячи!.. А кто будет платить?
— Я попрошу Френкеля, может, он уговорит кого-нибудь сделать это бесплатно или хотя бы дешевле для знаменитого иностранного коллеги.
Тем временем представители фирмы «Ричарде» встретились с ним для переговоров о лицензии на аппараты. Хотя Илизаров был и депутат, и герой Соцтруда, и лауреат Ленинской премии, но, как советский гражданин, он не имел права вести официальные переговоры сам. Для этого в гостиницу приехали представители советского торгпредства. «Ричардс» предлагала очень выгодные с моей точки зрения, условия: Илизаров передаст им чертежи изобретения и право производить аппараты, доходы они разделят пополам: 50/50.
Но недоверчивый характер Илизарова брал свое, и советские представители его поддерживали. Он знал, что деньги будет забирать Внешторг, давая ему только часть, да и то не прямо, а через институт в Кургане. Он горячился, спорил, требовал больше. Американцы удивлялись и вежливо его уговаривали. Переговоры шли полдня, но подписать приготовленный заранее контракт он так и не согласился.
По моей просьбе Френкель с Грином нашли известного профессора-специалиста по ангиограммам, рассказали ему, кто такой Илизаров, и он согласился не брать с него денег. Оказалось, что вся процедура стоит десять тысяч, а не две-три, как я по неопытности предполагал, из них доктору полагались четыре, но он от них благородно отказался. Техническую часть обследования обещала оплатить фирма «Ричардс», все еще не теряя надежды на подписание контракта. Илизаров ворчал, нервничал и весьма неохотно согласился на исследование.
Для этого в сосуды вводится контрастная жидкость и делается серия быстрых рентгеновских снимков. Они показывают проток крови, и есть ли затруднения для него. У Илизарова обнаружилась почти полная закупорка основной артерии бедра, снабжение ноги кровью было лишь за счет небольших вспомогательных артерий — следствие далеко зашедшего диабета. В таких случаях в Америке делают операцию: вместо закупоренного сосуда вшивают вену с другой ноги больного или вставляют искусственный сосуд.
Илизаров об операции и слышать не хотел:
— Я поеду к себе в Курган и вылечусь сам.
— Как ты это сделаешь?
— Как? А вот увидишь! В следующий раз приеду, и ты сам убедишься, что я себя вылечил без вашей сосудистой операции. Если уж припрет, мне сделают операцию и там. И не хуже, чем в вашей Америке.
Он, конечно, был великий хирург, но очень трудный пациент…
Улетал Гавриил из Нью-Йорка. Френкель дал свою госпитальную машину, чтобы я возил его по городу и провожал в аэропорт. За день перед отлетом Илизаров сказал, что ему нужно сделать покупки для жены и дочки.
— Что они просили купить?
— Сейчас достану записку, — он стал рыться по карманам пиджака. — Куда она задевалась? Вот ведь Светка дотянет всегда до последнего момента, а потом на ходу сунет мне в руки какую-то бумажку… Ага, нашел! Вот она, прочитай — чего там?
Он дал мне смятый клочок, на котором вкривь и вкось, наспех было написано: «Зимняя шуба внуку, кукурузные хлопья внуку, альбом Сальвадора Дали мне, колготки мне и маме, сумку мне…» и еще длинный список всякой всячины.
— Знаешь, я повезу тебя в самый большой магазин «Мейсиз», это недалеко, в Манхэттене. Там все есть.
— Дорогой магазин?
— Не самый дорогой, но и не дешевый.
— Нет, поедем туда, где подешевле…
Мы долго ездили по дальним районам в Бруклине, на Орчард-стрит и по 14-й стрит, где были самые дешевые товары. Почти везде были русскоговорящие продавцы. Заходим в магазин готовой одежды. Гавриил обстоятельно всматривается в развешенные товары.
— Ты спроси их, есть у них зимняя шуба для мальчика?
— Сколько ему лет?
— Пять, но ты проси на шесть-семь. Чтобы на вырост.
Нам приносят шубу. Илизаров рассматривает, щупает, недоверчиво спрашивает:
Это на шесть-семь лет? Не мало ли? А побольше нет?
Продавец приносит другую шубу и говорит:
— Это на восемь-девять лет.
Я вижу, что шуба большая и осторожно вставляю:
— Слушай, для пяти лет это, пожалуй, великовато; у него рукава будут висеть до пола.
— Ничего не будут, подвернем — и все. Зато хватит на несколько зим.
Он достает из кармана тугую пачку свернутых долларов. В Америке все банкноты одного размера, это ему непривычно. Он просит:
— Отсчитай.
Едем дальше, выбираем, расспрашиваем, покупаем. Особенно долго рассматриваем яркие пакеты с разнообразными колготками всех оттенков. В России их мало, а здесь слишком много. Он перекладывает красивые пластиковые пакеты в руках, ворчит:
— Черт знает, какую ерунду они меня просят, откуда я знаю, какие покупать?
В номере гостиницы он укладывает покупки в без того набитый чемодан.
— Гавриил, крышка не закроется.
Он хитро смотрит на меня:
— Не закроется, говоришь? У тебя не закроется. Давай спорить, что я — закрою.
Он каким-то образом свертывает шубу так, что она съеживается до размера небольшого пакета. Потом так же умело уминает все остальное, и поверх всего кладет большую коробку с кукурузными хлопьями, которые обожает внук. Он жмет, жмет на крышку; хлоп — и она закрылась. Илизаров победоносно смотрит на меня:
— А ты говорил, что не закроется. У американцев не закрылась бы, а с русской смекалкой все можно сделать. Уметь надо, вот!..
Не знаю, какой вид имел в Кургане утрамбованный таким образом товар, но уверен, что кукурузные хлопья превратились в кукурузную пыль.
Проводив Илизарова, я вскоре встречал Ирину в том же аэропорту «Кеннеди». Едва завидев меня, она воскликнула:
— Ой, дорогой мой, ты не представляешь, какая там жизнь ужасная!..
По дороге домой возбужденно рассказывала:
— Мама, конечно, очень изменилась: плохо видит, плохо ходит. И характер ухудшился — все больше достается бедному, забитому ею мужу. А он все терпит… Зато со всеми нашими старыми друзьями у меня была настоящая феерия встреч. Все про тебя расспрашивали, я им рассказывала, чего ты добился, и они за тебя радовались. Я тебе все подробно расскажу…
Несколько дней длились ее рассказы. При всех положительных эмоциях от встреч с друзьями она не переставала с удивлением описывать бедность, которую увидела в Москве:
— Самое главное, что за десять лет там ничего не изменилось, ничего нового не построено. А то старое, что было, все дома, улицы, площади, — все пришло в дряхлость. «Националь» в запущенном состоянии: мебель паршивая, светильники тусклые, радио не работает, телевизора вообще нет. И обслуживание ужасное. В ресторане нам подавали чай с каким-то сухим хлебом. А бумажные салфетки на столах были разрезаны на восемь клочков. В магазинах — просто пусто. Я ходила в гастрономы, в которых раньше всегда могла хоть что-то купить. Теперь на прилавках ничего нет. Но куда бы меня ни звали в гости — столы везде были на удивление обильно уставлены. Впечатление такое, что у них скатерти-самобранки.
