Таинственный Ван Гог. Искусство, безумие и гениальность голландского художника - Костантино д'Орацио

Это одно из немногих произведений, которым Винсент дал название: Sorrow («Скорбь») — написано рукой мастера в правом нижнем углу рисунка. Син становится аллегорией вселенской скорби, мучений, терзающих человеческий род. Воспоминание об уроках теологии, о проповедовании среди угольщиков еще не остыло: дядя Винсент размышляет об универсальных вопросах на примере конкретного человека, превращая его фигуру в символ. Он всегда был во власти подобного рода риторики — героизации униженных и оскорбленных.

Когда ты просыпаешься утром и понимаешь, что неодинок, когда рядом с тобой кто-то есть, — весь мир становится добрее. […] Когда ты сам полюбишь — ты с удивлением обнаружишь, что возникла новая сила, которая заставляет тебя действовать, — сила чувства.

Любовь, которую Винсент изгнал из своего сердца после истории с Кее, вновь расцвела в нем. Он чувствует поддержку и готов бороться за свое чувство хоть со всем миром.

Сегодня я виделся с Мауве в песчаных дюнах. Разговор был долгим и неприятным, и я окончательно осознал, что наш разрыв неизбежен. Мауве зашел слишком далеко, что уже не может — а впрочем, и не желает — пойти на попятную. Я попросил его зайти посмотреть одну мою работу, обсудить некоторые технические моменты. Он категорически отказался: «Я больше не буду к тебе приходить. Никогда». И еще добавил, что у меня гнусный характер. В ответ я просто повернулся спиной и молча пошел домой в одиночестве.

Союз Винсента с Син не одобряет никто, даже Тео.

С типичным для него упрямством Ван Гог объявляет войну родственникам и друзьям, которые пытаются его образумить. Иметь на иждивении проститутку, да еще и со всей семьей в придачу, при отсутствии денег, работы, конкретных перспектив, — окружающим это кажется безумием. Однако Винсент не собирается оставлять ремесло художника, тратя все деньги, которые мой отец продолжает присылать ему, на приобретение материалов и на продолжение художественных экспериментов. Даже те немногие клиенты, которые были у Ван Гога, отворачиваются от него. Дядя Кор отказывается выкупать заказанные им ведуты. Терстеег постоянно ставит другу в вину то, что он в очередной раз огорчает родителей. Мауве отрезал ему все пути в художественный мир Гааги.

Несмотря на все, Ван Гог не собирается отказываться от отношений: чем больше он чувствует отчуждение и непонимание семьи, тем больше крепнет его связь с Син. Он даже подумывает вступить в брак с девушкой, отверженной всем миром.

Первым делом я намерен снять дом неподалеку — тот, о котором уже писал тебе. Как только Син выпишут из больницы, мы поженимся — никому ничего не говоря, без лишнего шума. Мы вместе будем жить в новом доме — жить просто и счастливо.

Любовь к Син ознаменовала начало постепенного отрыва от реальности, от родственников и друзей, которые прежде всегда были для Винсента неким спасительным якорем. Дядя пока еще не страдает от нервных срывов и приступов гнева, но в нем уже зреет новое отношение к окружающему миру, которое в дальнейшем приведет его к радикальному выбору. Огонь искусства вытеснил в его душе огонь веры со всеми вытекающими последствиями — ситуация с Син иллюстрирует это особенно ярко.

Ван Гогу потребовался не один месяц, чтобы понять свою ошибку. Письма к Тео полны уверенности, и в то же время в них сквозит страх, что брат может отвернуться от него, поставив под угрозу его семейное счастье и карьеру.

Тео, я не считаю, что своим поступком опозорил нашу семью, я бы хотел, чтобы вы приняли мой выбор. Иначе мы станем врагами. Что до меня — я никогда не брошу эту женщину, только чтобы доставить кому-то удовольствие; нас с ней связывают взаимное уважение и поддержка.

Я не знаю, что отвечает Тео, но, судя по реакции Винсента, брат пытается убедить его оставить Син, угрожает лишить денежного содержания. Категоричная позиция художника сталкивается с буржуазными принципами торговца живописью. Приведу отрывок из письма, отправленного в мае 1882 г.: искрометная ирония Винсента удивительным образом сочетается с детской наивностью, что не может не вызвать улыбку.

Прощай, старик! И спроси у ночи совета, прежде чем размахнуться и нанести смертельный удар (не только по мне, но и Кристин, и ее ребенку…). Если нет другого выхода, то руби мне голову, Бога ради! Вот только лучше бы ты этого не делал, голова мне нужна, чтобы рисовать. (А Кристин с малышом не смогут позировать без головы.)

Не хотелось бы опошлять чувства дяди, но мне кажется, что во многом корень его упрямства кроется в желании взять реванш после отказа, полученного от Кее, который по-прежнему гложет его изнутри.

Если бы Кее Фос выслушала меня прошлым летом в Амстердаме, если бы не отвергла так жестоко, возможно, сейчас все было бы иначе.

Винсент живет сегодняшним днем, завтра пугает его. Он не решается заказывать материалы для рисования, потому что не в состоянии оплатить их сразу. Чтобы как-то отвлечь себя от нависших финансовых трудностей, он отправляется в Схевенинген и там, лежа на песке под старым деревом, рисует его корни. На нем льняной халат, он курит трубку, разглядывая голубое небо, мох, траву. Так же спокойно он себя ощущает, когда пишет Кристин и ее мать: он высчитывает пропорции, пытается передать изгибы тела под черным платьем.

Когда меня берет тоска, мне достаточно взглянуть на «Пахарей» Милле или «Бедняков» Де Гру, и тут же Терстеег с его нравоучительными речами кажется мне таким маленьким, незначительным и смешным; и тогда хорошее настроение возвращается ко мне, я закуриваю трубку и вновь принимаюсь за работу.

Тем временем двери «Пульхри Студио» закрываются для Ван Гога, во многом с подачи Мауве, который отчаялся вернуть своего родственника на путь истинный. Винсент отдаляется от Гаагской школы и ее стиля,