Российский либерализм: Идеи и люди. В 2-х томах. Том 2: XX век - Коллектив авторов
Н.Н. Чебышев отмечал, что Хомяков, будучи смоленским губернским предводителем дворянства, «с неподражаемым мастерством вел земские и дворянские собрания… Он был прирожденный руководитель больших собраний. Для этого он был наделен всеми данными: самообладанием, пониманием толпы, даром быстро схватывать и с ясной сжатостью излагать суть вопроса, педагогической властностью». Разгадка этого феномена кроется, видимо, в том числе и в полном отсутствии у Николая Алексеевича личных амбиций. Декоративная, по выражению лидера кадетов П.Н. Милюкова, фигура нового председателя никому не дала почувствовать себя обделенным. Он казался «наиболее достойным, зараз и либеральным, и покладистым кандидатом».
Этого человека все знали, он всем нравился, никто не мог сказать о нем ничего дурного. Находка А.И. Гучкова оказалась гениальной. Когда он предложил эту кандидатуру, никто и не подумал возразить. Все понимали: Хомяков честно исполнит свои обязанности; умный, образованный и культурный человек без каких-либо карьерных устремлений, он будет справедливым и независимым председателем и постарается обеспечить спокойную конструктивную работу. По словам Чебышева, у Хомякова «было свойство внушать к себе глубокое доверие. Он был авторитетен своим политическим бескорыстием и нелицеприятием, невольно покорявшим даже самых строптивых думских крикунов». Консолидации вокруг себя способствовал и сам Николай Алексеевич, раздававший перед открытием Думы очень точные и взвешенные интервью.
31 октября 1907 года, накануне открытия Думы, кадетская газета «Речь» опубликовала беседу с Хомяковым. Первым делом он подтвердил отсутствие у него любых связанных с предстоящим избранием амбиций. «Я не чувствую себя подготовленным к столь тяжелой и ответственной задаче, как руководство Думой. У меня и памяти такой нет, которая нужна, и опыта нет, и знакомства с процедурой мало, и я совершенно искренне отказывался от предложенной мне роли. Но раз это, по мнению моей партии, необходимо, я подчиняюсь и не устраняю себя от обязанностей». И сразу же – о том, как все-таки с этой работой справиться. «Роль председателя с формальной ее стороны довольно точно регламентирована. Что касается существа, то я считаю безусловной и первой обязанностью председателя быть выше партий и абсолютно беспристрастным. Самую широкую свободу слова он должен ограничивать, во-первых, пределами обсуждаемого вопроса, не допуская никоим образом ни малейшего отклонения от него, и, во-вторых, строгой парламентарностью выражения. Всякие некорректности должны быть тщательно устраняемы, т. к. они обостряют отношения между депутатами, затемняют дело и удлиняют прения. Ни крайние левые, ни крайние правые не должны быть допущены к философским рассуждениям и спорам, может быть, и пикантным, и в домашней жизни интересным, но в законодательном учреждении неуместным по своей бесплодности… Скандалов в 3-й Думе быть не должно. Я думаю, что члены Думы будут добросовестно заниматься делом».
Корреспондент спросил также, верит ли Хомяков в образование думского конституционного большинства. «Я убежден, что в Думе окажется большое конституционное большинство. Сами правые говорят, что среди них антиконституционалистов немного. Я лично не хочу ни отрицать, ни подтверждать этого, но так они говорят… Я думаю, что в конституционный центр войдут и кадеты, и мирнообновленцы, и октябристы, и даже часть правых, которых от октябристов, в сущности, отделяет только вопрос еврейского равноправия. Атак как при этом они не отрицают необходимости облегчения еврейского положения, а некоторые стоят даже за отмену черты оседлости, то постепенно с ними сговорятся. И в Думе образуются три естественные группы: левая, центр и правая. Центр будет объединен, на первом плане, строгим признанием законодательных прав Думы и стремлением к мирному и без резких скачков реформированию русской жизни». Отметив, что «единственное средство вывести страну из ее положения – это взяться за карандаш и работать», Хомяков сформулировал первоочередные задачи Думы: «Рассмотрение бюджета во что бы то ни стало, и затем пересмотр всех законов последних лет с их хитросплетенным разнообразием. Тут и аграрные законы по 87 ст., и временные законы о свободах. При такой путанице остаться нельзя, и это нужно сделать возможно скорее».
Разумеется, подобные высказывания формировали в обществе доверительное отношение к Хомякову. Хорошо понимая роль прессы, он относился к ней весьма благожелательно, никогда не отказывал в интервью, стремился улучшить условия работы журналистов в Государственной думе (поначалу их просто не пускали в зал, и статьи писались исключительно на основании слухов). Газетчики отвечали ему взаимностью; только одиозные издания вроде издаваемого князем Мещерским крайне правого «Гражданина» позволяли себе нападки.
Первое заседание палаты прошло без срывов, председателя избрали практически единогласно (371 голос за, 9 – против), после чего ему предстояло выступить с трибуны. «Вам угодно было, господа, – сказал он, – возложить на меня обязанности Председателя Государственной Думы. Я не должен отказываться от этой великой чести несмотря на то, что чувствую свое бессилие и недостаточные знания, недостаточный опыт. Я выхожу на это дело с недоверием в себя, но я должен принять ваш приговор, ибо я взошел сюда на эту кафедру с другой верой, верой в светлую будущность великой, неделимой, нераздельной России, с верой, с непоколебимой верой в ее Думу, с верой в вас, господа. Я верю, нет, я знаю наверное, вы все пришли сюда для того, чтобы исполнить ваш долг перед государством. Вы пришли сюда, чтобы умиротворить Россию, покончив вражду и злобы партийные; вы пришли сюда, чтобы уврачевать язвы исстрадавшейся родины, осуществив на деле державную волю царя, зовущего к себе избранных от народа людей, чтобы выполнить тяжелую, ответственную государственную работу на почве законодательного государственного строительства. Бог вам в помощь, господа».
Хомяков остался верен своим правилам: речь получилась вполне компромиссной и задеть никого не могла. Либеральная пресса, правда, была разочарована. «Русские ведомости» с недоумением отмечали «странный характер речи нового председателя – отсутствие в ней хотя бы слабых указаний на волнующую всех злобу дня». «Речь» высказалась более жестко: «Вся его речь явилась отражением партийной вражды и злобы, и притом узкопартийным… Он говорил о новом государственном строе России в терминах более неопределенных, чем термины г. Голубева (государственный секретарь, открывавший Думу. – Авт.), и под его речью прекрасно
