Р. Холлингдейл - Фридрих Ницше. Трагедия неприкаянной души

Тон этого письма – взятое в полном объеме, оно звучит еще более высокопарно – возможно, результат того компромисса, на который Ницше шел вопреки своему внутреннему ощущению. В душе он уже пережил филологию; под влиянием Шопенгауэра он двигался к чему-то более отвечающему и реализующему его необычную натуру, чем профессорское кресло, к чему-то, что еще вряд ли могло называться философией, но стыдилось считать себя чем-то меньшим[21]. Ницше был очень честолюбив; он пока не вполне представлял, в каком направлении следует реализовать свои амбиции, но полагал, что это будет не филология, – отсюда его не вполне честное решение стать «более чем просто наставником» будущих филологов. Как-никак, предполагалось, что слушатели его лекций будут посещать их именно ради обучения филологии и вовсе не готовы к тому, что вместо нее им подсунут философию Шопенгауэра. Ницше повезло, что он не сумел жить в соответствии с собственной программой; начав преподавать, он – возможно, не без удивления – обнаружил, что был хорошим преподавателем и что ему это нравилось.

Часть вторая

1869–1879

Насколько мало разум и насколько сильно случай властвует над людьми, обнаруживает почти неизменный диспаритет между их так называемыми профессиями и их очевидным несоответствием им: счастливые случаи – исключение… и даже те состоялись не по воле разума. Человек выбирает профессию, когда он еще не способен сделать выбор: он не знает разных профессий, он не знает самого себя.

Глава 4

Профессор

Тот, кто наделен величием, жестко обращается со своими добродетелями и интересами второго порядка.

Базель был полностью немецким городом, и ему едва удалось избежать поглощения рейхом. Когда Ницше попал туда, университету было уже 400 лет; он был невелик, но славился своей репутацией далеко за пределами Швейцарии, и тот факт, что сюда был приглашен Ницше, да еще в столь юном возрасте, свидетельствует о готовности университета экспериментировать.

По прибытии Ницше снял временное жилье, потихоньку подыскивая постоянное. Спустя два месяца он его нашел на Шютцграбен, 45, где нанял большую комнату. Когда в Базель приехал Франц Овербек, он жил в том же доме, и почти каждый вечер в течение пяти лет они с Ницше вместе ужинали в комнате Овербека.

Задача, которую принял на себя Ницше, была не из легких. В письме Ричлю от 10 мая 1869 г. он рассказывал, что у него достаточно дел, «чтобы не скучать»:

«В течение недели каждое утро в 7 часов я читаю лекции, – пишет он. – По понедельникам я веду семинар… по вторникам и пятницам я преподаю в высшей школе дважды в день, по средам и четвергам – один раз: мне это пока нравится… Мои лекции слушают семь учеников, – здесь говорят, что это должно меня устраивать».

Тематика лекций первых пяти лет отражает реальные интересы Ницше. Его вводная лекция – «Гомер и классическая филология», – прочитанная 28 мая и изданная через год отдельной брошюрой, со всей ясностью обозначила, что он считает филологию служанкой искусства. В течение 1869 г. он читал лекции о «Хоэфорах» Эсхила и о греческих лирических поэтах; также, по просьбе учеников, но с некоторым неудовольствием, он преподавал латинскую грамматику. В 1870 г. темами его лекций был «Царь Эдип» Софокла и сочинения Гесиода, в 1871 г. – диалоги Платона, и тогда же он преподавал введение в филологию и латинскую эпиграфию. Основное внимание он уделял Греции, особенно поэзии и драме. В своих публичных лекциях, когда выпадал случай дать волю своим пристрастиям без каких-либо ограничений, он говорил о Греческой музыке-драме (18 января 1870 г.) и о Сократе и трагедии (1 февраля 1870 г.). Позже в том же году он написал «Дионисийские принципы», но, похоже, так эту лекцию и не прочел. Лекция о Сократе вышла отдельным изданием в 1871 г. Все три исследования были подготовительными этапами на пути к «Рождению трагедии». Самую длинную свою лекцию в те ранние годы – «О будущем наших образовательных учреждений» – он читал 16 января, 6 и 23 марта 1872 г. Ее текст часто переиздавался после его смерти, но сам он не считал ее достаточно важной и показательной для его мысли, чтобы самому искать возможности опубликовать ее. (Так же обстояло дело со всеми его лекциями и рукописями тех лет, за исключением «Рождения трагедии» и четырех полных частей «Несвоевременных размышлений».)

Начав работать в Базеле, он обнаружил, что обладает талантом преподавателя и может пробудить у студентов интерес к предмету. Карл Бернулли рассказывает, как в самом начале двадцатого века беседовал с бывшими учениками Ницше – к тому времени, естественно, уже зрелыми людьми. «Когда их спрашиваешь о нем, – говорит Бернулли, – все они единодушно утверждают, что складывалось впечатление, словно они сидели не с педагогом, а у ног живого эфора из античной Греции, пересекшего время, чтобы явиться среди них и поведать о Гомере, Софокле, Платоне и их богах. Он говорил так, словно сам это пережил и исходил из собственных знаний о вещах самоочевидных и по-прежнему абсолютно правомерных, – таково было впечатление, которое он производил на них»[22]. Его устраивало, что студенты читали греческих авторов в немецком переводе, главное, чтобы они читали как можно больше: он был заинтересован не столько в зубрежке греческой грамматики и языка (принимая хорошее их знание как нечто само собой разумеющееся), сколько в знакомстве своих учеников с самим миром античной Греции. Он иногда отступал от намеченного плана, чтобы поговорить о чем-то, казалось бы, не имеющем прямого отношения к теме. Например, он мог неожиданно спросить: «А скажите-ка мне, что такое философ?» – и после того, как прозвучит невразумительный ответ, прочесть спонтанную лекцию на эту тему. Известность получил один эпизод, происшедший в его классе. Он предположил, что на летних каникулах студентам будет интересно прочесть описание щита Ахиллеса в «Илиаде»; в начале следующего семестра он спросил одного из них, прочел ли он это. Студент (имя его не называется) сказал, что прочел, хотя это была неправда. «Хорошо, тогда опишите нам щит Ахиллеса», – сказал Ницше. Воцарилось неловкое молчание, которое он не прерывал в течение десяти минут – времени достаточного, по его мнению, для того, чтобы описать щит Ахиллеса, – при этом он ходил взад-вперед, делая вид, что внимательно слушает. Затем сказал: «Очень хорошо, Х описал нам щит Ахиллеса, можем двигаться дальше».

Те десять лет, что Ницше провел в Базеле, толки постоянно возбуждала его внешность, так как он с повышенным вниманием относился к одежде, временами доходя до щегольства. Бернулли говорит, что, не считая старого статского советника из Бадена, он был в Базеле единственным, кто носил серый цилиндр. Он был немного ниже среднего роста, крепкого сложения, и его юность в некоторой степени скрадывалась усами, уже тогда служившими прекрасным украшением его верхней губы. (На фотографии 1867 г. усы уже in situ (букв. высажены, привиты, проросли – лат.); еще один снимок того же года обнаруживает значительное их увеличение в размерах и плотности – это уже почти те самые знаменитые «усы Ницше» 1880-х. Наиболее показательна фотография 1883 г., где усы перекрывают практически весь рот. На фотографии, относящейся приблизительно к 1890 г. (вместе с матерью), усы Ницше превосходят уже все разумные параметры, аркой огибая рот и почти достигая подбородка.) Людвиг фон Шеффлер, один из его студентов, описал внешность Ницше, когда впервые посетил его в 1875 г.:

«Я не ждал, что профессор бурно ворвется в комнату… как Буркхардт. Я также хорошо знал, что вызывающий тон писателя не всегда созвучен поведению автора как частного лица. Тем не менее, я поразился той скромности, почти смирению, свойственной манере поведения Ницше, когда он вошел. К тому же он был чуть пониже среднего роста… А блестящие очки и пышные усы сообщали его лицу то выражение интеллектуальности, которое часто делает невысоких людей какими-то внушительными. Но при этом вся его личность выражала полное равнодушие к тому, какое внешнее впечатление он мог производить»[23].

Это последнее наблюдение представляется не вполне согласным с заботой Ницше об одежде, которую Шеффлер тоже заметил; но к 1875 г. манера хорошо одеваться стала скорее привычкой, чем сознательным усилием. Шеффлер также подтверждает то, что мы узнаем от других очевидцев: «Тот, кто никогда не слышал голоса Ницше, знает его только наполовину».

Ницше ехал в Базель, готовый к неприязненным отношениям с людьми, с которыми ему предстояло общаться. 10 мая 1869 г. он писал Ричлю: «О жителях Базеля с их аристократическим мещанством много можно писать и еще больше говорить. Это место, предназначенное для излечения от республиканства». Но, поселившись там, он с удовольствием общался с высшими кругами буржуазии, независимо от того, были они филистерами или нет, и быстро стал популярным молодым человеком в довольно закрытом и самодовольном обществе небольшого городка.