Мария Дегтярева - Бессильно зло, мы вечны, с нами Бог. Жизнь и подвиг православных христиан. Россия. XX век
Благодаря таким послаблениям, отступлениям от этикета царевны приобрели нечто очень важное. Они понемногу учились отличать истинное от подложного, дружбу, сердечность – от лести.
Довольно однообразная, но необходимая работа – прием пожертвований на нужды фронта в комитете под главенством Ольги Николаевны. Какой соблазн запечатлеть обеих княжон за этим благородным занятием! Однако усилия непрошеного «ревнителя» получают не самую высокую оценку у Татьяны Николаевны: «…какой-то фотограф хотел нас там снять, но так как было уже темновато, то он сделал это при магнии, и был маленький выстрел, и так всю комнату обдало вонючим дымом, и мы чуть не задохнулись. Всем, конечно, пришлось уйти, тем и кончилось. Хе-хе!»[37]
Совсем другое дело было фотографировать друг друга в привычной обстановке лазарета, среди дорогих лиц, примостившись на краешек кроватей, – радость и для раненых, и для сестер.
Бестактность и подобострастие возмущали Татьяну Николаевну. Вот что писала княжна отцу о А. Б. Нейдгарте – члене Государственного совета, вводившем ее в крайнее смущение хвалебными речами: «…Нейдгарт хотел, чтобы я что-то прочла в начале комитета, но Мама душка сказала, что не надо. Подумай, идиотство, я читаю глупые вещи в присутствии 14 людей! А!»[38]
Первые жизненные уроки, но какие важные… Твори добро, но не напоказ, как огня беги и апологий, и апологетов. Вполне по-евангельски, если вспомнить о том, как апостол запретил именем Господним духу, прославлявшему его устами одержимой женщины (см.: Деян. 16, 16–18).
Поручение для младших
Великие княжны Мария и Анастасия как меньшие не были допущены к работе медсестер, однако и они по мере сил старались быть полезными и разделяли со старшими обязанности попечителей. Навещать, поддерживать раненых, делать небольшие подарки – казалось бы, небольшой труд, но появления двух девочек, смешливых и жизнерадостных, в их собственном «подшефном» лазарете ждали с нетерпением. В редкие же дни их отсутствия на свет появлялись такие вот шедевры больничного творчества:
Еще вчера мы ждали Вас,Все ждали целый день.С дворца мы не сводили глаз,Блуждали, точно тень.
Вы ездили в Большой Дворец,[39]Пробыли с лишним час,«А к нам когда же, наконец?» —Срывалося у нас <…>И так до вечера вчераМы ждали Вас с утра.[40]
И для младших опыт милосердия не прошел бесследно. В 1917-м, под арестом, во время эпидемии кори, царские дети будут терпеливо ухаживать друг за другом, а в Сибири, на последнем отрезке их пути, Мария, как самая крепкая и сильная из сестер, последует за родителями в Екатеринбург, для того чтобы принять на себя заботы о больной матери.
Теперь письма и дневники Великих княжон и Александры Федоровны, относящиеся к периоду Первой мировой, опубликованы, снабжены замечательными приложениями в виде воспоминаний современников и очевидцев тех событий. Читать их – одно удовольствие. Однако чтение это полезно не только с исторической точки зрения. Благодаря этим документам осознаешь, что святость Романовых, которая возросла стремительно в условиях испытаний, выпавших на их долю в 1917–1918 годах, возникла не вдруг. Она годами набирала силу в событиях повседневных и внешне неприметных. Дети есть дети: резвятся, играют, порой до упада смешат родителей, а в письмах подпускают словечки, явно позаимствованные из словарного запаса «фронтовых друзей», но за этим – вещи по-настоящему ценные. Видно, как день ото дня приумножается терпение, и притом терпение «высшей пробы» – бодрое, способное укреплять тех, кто нуждается в помощи, непоказательное и открывающее дорогу к высшим ступеням – самоотверженности, самопожертвованию.
Чтение это дает повод и для размышлений о революции в системе предпочтений, произошедшей в последующие годы. Заметное положение в обществе сегодня нередко ассоциируется с гламурным блеском, фотосессией, изобретением поводов за неимением поводов. А для Романовых старинное правило «noblesse oblige» (благородство обязывает) имело другое значение. Исключительное положение обязывало их быть чуткими к тому, чтобы вещи важные, связанные с исполнением христианского долга, не измельчали, не потеряли смысла от неуместных похвал и прижизненных воздаяний.
В ставке
Хроника мартовских событий 1917 года достаточно известна. Напомним лишь основные эпизоды тех дней. Начало весны было тревожным. Из Питера в Могилев приходили самые неутешительные известия: начавшиеся в хлебных очередях беспорядки были поддержаны заводскими рабочими. Это было похоже на удар в спину, и тем более досадно, что положение на фронте наконец стабилизировалось: были налажены поставки продовольствия, медикаментов, теплых вещей. И вот в момент, когда требовалось только одно – общее единодушие и терпение, – Царю доложили о том, что ситуация в Петрограде вышла из-под контроля.
Когда поступило известие о бунте, Государь повелел отправить с фронта войска для восстановления порядка в Петрограде, поручив эту задачу генерал-адъютанту Н. И. Иванову. Одновременно с этим он принял решение вернуться в Царское Село, фактически передав командование генералу Алексееву, и с этой целью отбыл из Могилева. Поскольку во время следования выяснилось, что узловые станции заняты мятежниками, Царь после неудачной попытки добраться до Царского Села другим путем решил ехать в Псков, где находился штаб командующего северным фронтом генерал-адъютанта Н. В. Рузского. Но все, что произошло в последующие дни, оказалось совершенной неожиданностью. До него доходили известия об интригах в высших кругах, однако он полагался на порядочность генералов, обязанных ему своим продвижением, присягавших перед Богом.
В Пскове Царь имел продолжительный разговор с генералом Рузским о «безнадежности положения», и во время этого разговора в Николае Александровиче произошел психологический перелом. Наступил роковой день – 15 марта. Ночью Рузский распорядился прекратить отправку войск для подавления мятежа. А затем Государю сообщили о том, что только что созданный комитет Государственной думы предлагает ему добровольно отречься от престола. После этого последовало отречение.
На первый взгляд логика этого поступка не совсем понятна, и ближайших родственников Царя известие об отречении, по словам Великой княгини Ольги Александровны, «поразило как гром среди ясного неба».[41]
Чем было обусловлено решение Царя? Почему в 1905 году он действовал достаточно оперативно, а в 1917-м не предпринял попытку оказать сопротивление? Что это было – приступ малодушия, усталости? Именно эта версия и легла в основу устоявшейся еще в советское время интерпретации.
Кстати, оснований для такого вывода можно было найти предостаточно, стоило лишь обратиться к воспоминаниям людей, близко знавших Николая II и отмечавших отсутствие у него политической воли, недостаток решимости или же интеллигентность, не позволявшую ему в нужные моменты настоять на своем.
Но каковы бы ни были личные качества Государя, это решение невозможно оценивать вне политического контекста тех лет…
«Эффект окружения» или народный выбор?
Перед глазами вдовствующей Императрицы Марии Федоровны и ее зятя Великого князя Александра Михайловича, прибывших в Могилев на следующий день после отречения, оказалась… пачка телеграмм от командующих фронтами, советовавших Царю немедленно сложить с себя властные полномочия, и среди них – подписанная Великим князем Николаем Николаевичем. Именно это послание, по свидетельству Александра Михайловича, произвело на Царя наибольшее впечатление. «Даже он», – сказал Ники, и впервые голос его дрогнул.[42]
Такое отношение, по мнению Царя, характеризовало настроение общества в целом. Генералы как будто выражали волю народа, позиция Николая Николаевича еще раз обнаружила неразрешенные проблемы внутри династии. Это выглядело не началом неповиновения, а его завершением. Два «вектора», дестабилизировавшие правление в последние годы, – категорический настрой либеральной оппозиции и трагическая разобщенность самих Романовых – сложились в едином требовании его незамедлительной отставки.
Были ли у Государя основания для колебаний? Вот лишь два признания, прозвучавшие годы спустя «справа» и «слева». Первое принадлежит одному из лидеров легальных марксистов, П. Б. Струве: «Начиная с 1905 года, с момента московского вооруженного восстания, как бы ни оценивать политику правительства 1905–1914 годов, реальная опасность свободе и порядку грозила в России уже не справа, а слева. К сожалению, вся русская оппозиция, с конституционно-демократической партией во главе, не понимала этого простого и ясного соотношения. Этим определялась не только ошибочная политика, которую вели, но и неправильный духовный и душевный тон, который после 17 октября 1905 года брали силы русской либеральной демократии в отношении царского правительства…»[43] Запоздалое раскаяние своего рода.
