Павел Бурышкин - Москва купеческая
В составе съездов были действительные члены – таковых было сорок восемь – и совещательные (101). Первыми были торгово-промышленные организации, вторыми – отдельные предприятия. Насколько я помню, в составе съездов были все без исключения крупные промышленники объединения. Ведущую роль играл Совет съездов горнопромышленников Юга России, и его председатель, член Государственного совета Н. С. Авдаков, был и председателем центральной организации. Огромную роль играл член Государственной думы, польский инженер Владислав Владиславович Жуковский.
Представители Москвы – Биржевой комитет и Купеческое общество – принимали, конечно, участие в организации съездов. Но с самого начала было ясно, что им, в особенности Биржевому комитету, эти организации не совсем по душе. Руководителями петербургских и провинциальных (южнорусских и уральских) были инженеры, политические деятели, адвокаты – словом, представители интеллигенции. А в Москве по большей части были сами хозяева, и разговор шел часто на разных языках. Поэтому Москва почти не участвовала в повседневной работе Совета съездов и даже на общих собраниях почти «блистала отсутствием», в особенности касательно персонажей первого ранга.
Но как бы то ни было, как бы ни относилась Москва к петербургской организации, нельзя отрицать, что с созданием Совета съездов дело организации промышленности получило известное завершение. Иначе обстояло с торговлей. Подлинных торговых объединений не было до войны 1914-1918 годов. Исключение составляли объединения синдикатского типа, созданные в металлургической и горной промышленности. Но они были созданы промышленниками, являлись распределительными органами промышленных предприятий и отражали «промышленную», фабрично-заводскую психологию. А, как известно, интересы промышленности и торговли не всегда совпадают, и при возникавших спорах между промышленниками и торговцами в той или иной ветви народного хозяйства торговля была вооружена весьма плохо. Даже во время Февральской революции «Торгово-промышленная газета», официоз Министерства торговли, писала:
«У нас нет ни надлежащих организаций торгового класса, ни сколько-нибудь сильных, хотя бы численным количеством членов и продуктивностью своих работ, торговых ассоциаций общегосударственного масштаба. Можно сказать, что еще «верхи» купечества кое-как объединены в биржевых организациях, но если подсчитать общую массу членов всех существующих у нас биржевых обществ, то окажется, что при ста с небольшим биржевых комитетах организованного купечества можно насчитать не более пяти-шести тысяч человек, так как преобладающее число биржевых обществ не насчитывает и пятидесяти членов, считая в том числе транспортных, страховых и прочих агентов… Без грубой ошибки можно исчислить всю массу организованного торгового класса в семь-девять тысяч человек, то есть количество, едва составляющее 5 % одного только городского купечества, не считая нескольких сот тысяч сельского купечества».
Мне нужно опять вернуться к вопросу, как в России относились к представителям купечества. Во вступлении я привел ряд литературных свидетельств, где, как правило, отношение к купцам было либо враждебное, либо презрительное, либо «сверху вниз», либо ироническое. Тогда же я сделал оговорку, что литература и драматические произведения не всегда точно отражали жизнь, в особенности в обрисовке типов купеческого звания. Теперь я приведу еще несколько примеров, но буду цитировать некоторых авторов не как беллетристов, а как свидетелей истории. Картина будет иная и укажет нам главным образом на ту эволюцию, которая произошла в течение XIX столетия.
Для начала я приведу очень правильную, нелестную ни для той, ни для другой стороны оценку дореформенных отношений помещиков к торговцам, которые имели место, пока еще не началось дворянское оскудение.
«На купца смотрели, – пишет Сергей Атава, – не то чтоб с презрением, а так, как-то чудно. Где, дескать, тебе до нас. Такой же ты мужик, как и все, только вот синий сюртук носишь, да и пообтесался немного между господами, а посадить обедать с собою вместе все-таки нельзя – в салфетку сморкаешься.
Не знаю, понимали ли, или, лучше сказать, чувствовали ли купцы, что на них так «господа» смотрят, но если и понимали, они этого все-таки не показывали. Они делали свое дело, покупали и продавали, садились на ближайший стул от двери, вставали с него каждую минуту, улыбались, потели, утирались, будучи совершенно не в состоянии понять наших суждений о политике и всякой чертовщине, составлявшей предмет наших бесконечных рассуждений, как только мы, бывало, сойдемся…»[22]
Этот же очень чуткий автор рисует иную картину таковых же взаимоотношений после освобождения крестьян. Вот что мы у него читаем:
«Всем нам в то время до зарезу нужны были деньги. А деньги были у купца. Надо, стало быть, за ними обратиться к нему. Мы обнищали, и он давал. Сначала, сгоряча, эту податливость его и ту охоту, с которой отдавал нам деньги, мы принимали было за дань его уважения и благодарности нам, так как он от нас же научился, но эти политические взгляды на «кулака» продержались недолго. Подугольников дал раз, два, три, подождал, и порядочно-таки подождал, да вдруг и приехал сам. Хотя этот раз его по-прежнему дальше кабинета не пустили, но он уже сам попросил, чтоб подали ему водочки, и спать на ночь к управляющему во флигель не пошел, а спал в кабинете на диване.
Утром же, вставши чуть ли не на заре, обошел и осмотрел все хозяйство, обо всем расспросил и хотя, уезжая, склонился на просьбу и дал еще денег взаймы, но это был уже не тот, не прежний Подугольников, который, бывало, только потел и утирался. А когда он приехал на следующий раз, то его не только пришлось опять положить спать в кабинете, на диване, но надо было позвать обедать в столовую, строго-настрого приказавши детям не смеяться, если Подугольников станет сморкаться в салфетку».
О дальнейшей эволюции говорит князь Мещерский в своих очерках. Здесь уже нет следа былой приниженности.
Вот его оценка:
«Купец, говорящий во имя интересов внутреннего рынка, уже не тот аршинник, который двумя головами сахару в пользу городничего отстаивал свое право обмеривать и обвешивать. Нет. За этим купцом иногда целый мир разнородных потребностей и вопиющих нужд народных и государственных, во имя которых он стал говорить, не стесняясь, ибо чувствует свою силу в этом уполномочии и в этой солидарности своих интересов с интересом народным…»
На этом дело не остановилось, и роли как будто переменились. Об этом писал и Боборыкин, и другие. Показательную картину в этом направлении дает газета «Новое время», всегда хорошо умевшая определить настроения верхов и дворянства:
«Купец идет. На купца спрос теперь. Купец в моде. От него ждут «настоящего слова». И он везде не заставляет себя ждать. Он произносит речи, проектирует мероприятия, издает книги, фабрикует высшие сорта политики, устраивает митинги и проч.
В Москве один знаменатель – купец, все на свою линию загибающий. Купец тут снизу, сверху, со всех сторон. Он и круг, и центр московской жизни. Вы можете его получить под всеми флагами и соусами. И с этим все уже настолько свыклись, что никто, вероятно, и не воображает Москву без купца. В сущности, это даже и естественно, потому что купец есть органическая часть Москвы – ее рот, ее нос, ее начинающие прорезываться зубы.
В Москве вы ни шагу не сделаете без купца. Он и миткалем торгует, и о категорическом императиве хлопочет, и кузьмичевскую траву исповедует, и лучшие в мире клиники устраивает. Все, что есть в Москве выдающегося, – в руках купца или под его ногами. У него лучшие дома и выезды, лучшие картины, любовницы и библиотеки. Загляните в какое угодно учреждение – вы непременно встретите там купца, очень часто в мундире, с «аглицкой складкой», с французской речью, но все же купца, со всеми его «ордынко-якиманскими»[23] свойствами, которые не выветриваются ни от каких течений, ни от какой цивилизации…
Поверьте, из этого сырья время создаст превосходные вещи. В особенности можно возлагать большие надежды на женщин из московского купечества. В них таятся несметные духовные сокровища…»
Надо сказать, что автор зашел слишком далеко. Может быть, по существу в известной степени он был и прав, но другой лагерь не хотел с этим считаться, и полупрезрительное отношение сохранилось до самого последнего времени.
Об отношениях между дворянством и купечеством в Москве любопытные мысли высказывает Немирович-Данченко[24]. Вот что мы у него читаем:
«Дворянство завидовало купечеству, купечество щеголяло своим стремлением к цивилизации и культуре, купеческие жены получали свои туалеты из Парижа, ездили на «зимнюю весну» на Французскую Ривьеру и, в то же самое время, по каким-то тайным психологическим причинам заискивали у высшего дворянства. Чем человек становится богаче, тем пышнее расцветает его тщеславие. И выражалось оно в странной форме. Вспомним одного такого купца лет сорока, очень элегантного, одевался он не иначе как в Лондоне, имея там постоянного портного… Он говорил об одном аристократе так: «Очень уж он горд. Он, конечно, пригласит меня на бал или на раут – так это что. Нет, ты дай мне пригласить тебя, дай мне показать тебе, как я могу принять и угостить. А он все больше – визитную карточку».
