Юрий Олсуфьев - Из недавнего прошлого одной усадьбы
На столе еще лежали: домашняя приходо-расходная книга, которую я вел с года нашей свадьбы; затем, помнится, небольшая серебряная пепельница работы Boucheron, подаренная мне по какому-то случаю тетушкой Марией Андреевной С<оллогуб>; длинные ножницы для бумаги еще моего отца; березовый пресс-бювар с прокладкой на крышке из полосок черного дуба, заказанный для меня С<оней>, разрезной ножик черного дерева, наконец, другая пепельница – большая медная, привезенная моему отцу П. И. Нерадовским с Дальнего Востока в Японскую войну; кроме того, на столе стояло две фотографии: моего отца в генерал-адъютантском сюртуке и фотография С<они> семнадцатилетней невестой, вставленная в кругу широкой квадратной рамки гладкой зеленой кожи с тисненым золотым узорчиком и с бронзовым ободком вокруг самой фотографии; – вот, кажется, все, что обычно заполняло мой письменный стол, когда он был в порядке и не был завален бумагами, тетрадями и книгами во время работы.
У стола стояло темной окраски кресло с камышовым сидением и полукруглою спинкой с точеными столбиками; оно когда-то принадлежало деду моему графу Льву Львовичу Соллогубу. Под столом была старинная медная лохань, привезенная моим отцом из Дании и употреблявшаяся для ненужных и бросаемых бумаг. Рядом с письменным столом и прислоненным к нему справа стоял другой стол – дубовый, с инкрустацией из черного дуба, старой вологодской работы. На нем лежали кой-какие книги, счеты, большой разрезной ножик слоновой кости с фотографией Елены Михайловны Всеволожской, сестры тетушки графини Анны Михайловны, в золотом обрамлении с рубинчиками, кабинетная лампа, фермер с личными счетами, ящичек черного дерева с отделеньицами для почтовой бумаги и конвертов, отделанный мною в юные годы за уроками ручного труда по шведской системе; мой отец придавал почему-то большое значение этим урокам, которые преподавались в Петербурге модным тогда учителем П. А. Мешицким, побывавшим в Швеции; наконец, большой стакан XVIII столетия с вырезанными на нем всадниками в камзолах и шляпах того времени, подаренный мне моим покойным приятелем графом Петром Шереметевым. Рядом с этим столом был стул начала XVIII века, цельного красного дерева, обитый черной клеенкой, с ножками, заканчивающимися орлиными когтями, держащими шары[50]. Стул этот с такими же двумя другими стульями, стоявшими в коридоре, были выменены моим отцом в Петербурге в нашей приходской церкви во имя великомученика Пантелеймона, одной из старейших церквей столицы.
На подоконнике окна помещалась довольно плоская витрина красного дерева с самыми разнообразными предметами, из которых вспоминаю: небольшое собрание русских серебряных рублей и медных монет; кремневый пистолет[51] моего предка князя Михаила Михайловича Голицына, генерал-адмирала императрицы Елизаветы Петровны, работы парижского мастера Delanne с античной серебряной маской на рукоятке и с серебряным голицынским гербом, окруженным Андреевской цепью; два пистолета, тоже кремневых[52], другого моего предка – адмирала Григория Андреевича Спиридова; большая серебряная медаль в честь Чесменской победы, на которой моим предком адмиралом Алексеем Григорьевичем Спиридовым вычеканенная на медали фамилия Орлова была заменена фамилией его отца – Спиридова, истинного виновника одержанной победы; кожаный портсигар с серебряным автографом цесаревны Марии Феодоровны «До скорого свидания» – милое внимание моему отцу перед отъездом его на войну 78 года; другой портсигар, тоже подарок императрицы Марии Феодоровны, глянцевой зеленой кожи, обложенный сверху и снизу рубчатым серебром; большая яшмовая печать моего деда графа Василия Дмитриевича с Олсуфьевским гербом; кожаный футляр с целой серией вкладывающихся друг в друга гладких серебряных стаканчиков; они принадлежали моей матери и были совсем в ее духе; целое собрание серебряных карандашей, большею частью подаренных великой княжной Ольгой Александровной; мои маленькие серебряные детские часы, подаренные мне в Буйцах бабушкой, как сейчас помню, в столовой, под салфеткой, за первые успехи в английском языке; я, конечно, очень заботился об этих часах и уверял няню, что никогда не женюсь во избежание забот о жене, которые представлялись мне неизмеримо большими, чем заботы о часах; шпора, копье и два медных ангела[53] с древок знамен, найденные на Куликовом поле, часть которого входила в состав нашего Казанского хутора, в десяти верстах от Буец; небольшая бронзовая пластинка с чеканкою амурами, найденная в соседних Буйцах на горе близ деревянной церкви; она, вероятно, составляла украшение какого-нибудь кресла empire в доме моего двоюродного дяди Владимира Александровича Олсуфьева, жившего в тех Буйцах в 60-х годах; у него, рассказывают, был хороший дом неподалеку от деревянной церкви, от которого открывался прекрасный вид на долину Непрядвы; непосредственно к дому прилегал лес; Владимир Александрович женат был на Менде, был мировым посредником, любил ружейную охоту и умер молодым за границей; он похоронен на Смоленском кладбище Троице-Сергиевой лавры; ему же принадлежала тогда Даниловка, унаследованная после него вместе с его Буецкой усадьбой его братом Василием Александровичем[54], который продал усадьбу с лесом купцу Шалыгину, а Даниловку – моему отцу; это было в самом начале 80-х годов.
Конец ознакомительного фрагмента.
Сноски
1
Далее в копии рукой О. вычеркнут следующий текст: «Этот переход от небытия в известном смысле к бытию дается действованием душевным, которое мы должны отнести к творчеству».
2
Далее в копии рукой О. вычеркнуто: «как первообраз творческого воздействия».
3
Цитата из «Романа в письмах» А. С. Пушкина. В оригинале “Воспоминаний” эпиграфа нет, он вписан рукой О. в копию.
4
С. – моя жена, графиня Софья Владимировна Олсуфьева, рожденная Глебова (рода Облагини), род<илась> в 1884 г<оду> 3 июня в Узком, подмосковной Трубецких; фрейлина; замужем с 4, сент<ября> 902 года; дочь Владимира Петровича Глебова и Софьи Николаевны, рожденной кн<яжны> Трубецкой. В. П. Глебов был предводителем дворянства в Епифанском уезде, в Каширском уезде, затем членом Государственного Совета по выбору.
5
Последние две цифры в копии зачеркнуты.
6
Дом на Фонтанке был куплен в 40-х годах XIX столетия моим дедом В. Д. Олсуфьевым у Юшкова, при назначении своем гофмаршалом к наследнику. Этот дом, второй от Пантелеймоновской улицы, был тогда особняком с садом. После кончины деда (в 1858 г<оду>) на месте сада был построен второй дом (ближе к Пантелеймоновской улице). Оба дома после смерти бабушки гр. Марии Алексеевны достались моему дядюшке гр. Адаму Васильевичу, затем моим двоюродным братьям гр. Михаилу и гр. Дмитрию Адамовичам. При них они приняли теперешний вид, переделанные А. В. Щусевым в начале 900-х годов. При покупке дома у Юшкова он был перестроен архитектором Штакеншнейдером. //
7
В копии слово написано полностью.
8
Мы жили с С<оней> почти круглый год в Буйцах, уезжая зимой, обыкновенно на праздники, в Москву к Глебовым на Молчановку, а затем на несколько недель за границу; летом, обыкновенно в июне, мы ездили к Глебовым в Тарасково, их имение Каширского уезда на Оке, где В. П. Глебовым был построен большой дом. В 1915 году я поехал на Кавказ в качестве уполномоченного Всероссийского Зем<ского> Союза, где после графа Владимира Алексеевича Мусина-Пушкина и тов<арища> пред с<едателя> Государствен ной Думы Варун-Секрета был назначен главным уполномоченным этого союза по Кавказу, Персии и областям Турции, входившим в район военных действий. С<оня> с сыном М<ишей> была тоже на Кавказе; мы жили в Мцхете, где С<оня> восстановила древнюю церковь во имя Успения Пресв<ятой> Богородицы; каменный иконостас был сделан по ее рисунку, а равно и царские врата из буецкого яблонного дерева; две иконы – Спасителя и Божией Матери – были написаны гр. Владимиром Комаровским; церковь эта в русском Ольгинском монастыре. Я пробыл на Кавказе до 1917 года, бывая в Буйцах с С<оней> лишь наездами, два-три раза в год; последний раз мы были в Буйцах в конце зимы 917 года.
