Екатерина Коути - Королева Виктория
После того как в 1828 году скончалась леди Каролина, лорд Мельбурн завел несколько интрижек с замужними дамами. Будучи генеральным секретарем Ирландии, он близко сошелся с леди Элизабет Бранден, женой священника, но расстался с ней без особого сожаления. В Англии его ждал новый роман – с красавицей леди Каролиной Нортон. Мужья знали об изменах, но помалкивали. В придачу к рогам они рассчитывали получить весомый чин. Когда же стало ясно, что чинами лорд Мельбурн не разбрасывается, оскорбленные в лучших чувствах супруги подали на него в суд.
Полвека спустя, в разгар правления Виктории, подобные обвинения разрушили бы любую карьеру. Но в 1830-х, когда еще слышны были отголоски бесшабашного XVIII века, лорд Мельбурн отделался малой кровью. Место премьера он за собой сохранил, уважение коллег тоже. Однако приходилось признать – с женщинами ему не везет патологически. И вряд ли когда-нибудь повезет.
Отгородившись частоколом сарказма, лорд Мельбурн готов был доживать дни без родной души… пока не появилась Виктория.
Они были созданы друг для друга: обожженный жизнью циник и наивная, с обилием комплексов, полуженщина-полуребенок.
«Он самый честный, прямой и благородный человек, и я считаю своей величайшей удачей то, что именно он возглавляет правительство – человек, которому я могу полностью довериться. В этом лживом мире таких немного»[52], – высокопарно восклицала Виктория. Позже она запишет, что Мельбурн «человек поистине превосходный и нравственный, настроенный против порочности и бесчестия, и он так добр ко мне». При упоминании нравственности знакомые Мельбурна вздернули бы брови. Зато с последним утверждением не поспоришь: премьер-министр всей душой полюбил королеву.
Встречались они по заведенному порядку. После обеда лорд Мельбурн являлся с докладом, и еще три-четыре часа уходило на обсуждение государственных дел. После ехали кататься – оба отлично держались в седле, хотя однажды королева прямо на глазах Мельбурна упала с лошади, чем изрядно его напугала. Ужинали тоже вместе. Сидя по правую руку королевы, лорд Мельбурн забавлял ее анекдотами о былом, и Виктория «чуть со смеху не умирала». «Ей было невыносимо, если он исчезал из вида… когда Мельбурн покидал комнату, она искала его глазами и… вздыхала, когда он уходил»[53], – записал один из придворных. Если же удавалось усадить его на диван, она не отпускала его до самой ночи, листая вместе с ним альбомы.
Рассказчиком Мельбурн был превосходным. «Я с огромным удовольствием слушаю его. У него горы познаний и великолепная память. Он знает все обо всем и обо всех, знает, кто кем был и кто что сделал. Он превосходно все объясняет. Это приносит мне неизмеримую пользу»[54], – радовалась Виктория.
Истории, которыми потчевал ее Мельбурн, все виги знали наизусть, но для королевы они были откровением свыше. Премьер описывал ей жизнь ее предков и смешно передразнивал безумного Георга, а также Вильгельма, который кричал: «Да я скорее дьявола пущу в свой дом, чем вига!» Он рассказывал ей о знаменитостях – министрах Фоксе и Питте, герцогине Девонширской и даже своем давнем сопернике лорде Байроне. Свои рассказы он пересыпал наставлениями, формируя ее вкус в литературе, философии, изящных искусствах. Что немаловажно, говорил он не менторским тоном, а уважительно, как с равной, и не отмахивался от ее вопросов, какими бы наивными они ни были.
Подчас их разговоры напоминали психотерапию. Перед Мельбурном Виктория вытаскивала на свет потаенные страхи. Она стыдилась своего невежества и боялась, что не годится на роль монарха. Комплекс неполноценности подпитывали типичные подростковые страхи. Ростом она пигалица, у нее мелкие зубы и толстые руки с короткими пальцами, а еще она обжора и легко набирает вес. В ответ Мельбурн невозмутимо заявлял, что находит ее достаточно высокой. А лишний вес – дело поправимое. Пусть ест лишь тогда, когда очень захочется («Но я же буду есть весь день напролет!» – огорчалась Виктория). А чтобы подбодрить ее, он присылал ей букеты роз – в середине февраля.
Не вдаваясь в подробности, Мельбурн пересказал ей свою семейную драму. Королева сочувствовала ему от всей души: «Какой ужас, что жена чуть не погубила его жизнь, а ведь ей следовало бы гордиться тем, что она могла бы сделать счастливым такого человека».
А сама она могла бы даровать ему счастье? Задумывалась ли об этом?
Злые языки уже начали дразнить ее «миссис Мельбурн», да и герцогиня не упускала возможность подпустить шпильку: «Смотри, чтобы лорд Мельбурн не стал королем».
Брак с премьером был, конечно, за гранью фантастики. В жилах Мельбурна не текла королевская кровь, и к тому же он был на сорок лет старше своей протеже. Однако современники с нарастающей подозрительностью наблюдали за их отношениями. «Ее чувства были сексуального порядка, хотя сама она не осознавала этого»[55], – отмечал Гревилл. Вполне вероятно, что Виктория влюбилась в своего премьера, как девочки-подростки иногда влюбляются в учителей.
И как можно было его полюбить? Ведь именно от таких мужчин ее ограждала матушка. Лорд Мельбурн принадлежал прошлому столетию – веселому, разгульному, с которого чопорность скатывалась, как с гуся вода. Он чертыхался в разговоре с дамами и храпел в церкви, если его вообще получалось туда заманить. Он пересказывал ей анекдоты на грани приличия и часто затрагивал свою любимую тему телесных наказаний (как и многие современники, Мельбурн с особой теплотой относился к «английскому пороку»).
Кто знает, как развивалась бы история Англии, если бы вместо моралиста Альберта Виктории достался бы супруг, хоть в чем-то похожий на Мельбурна? Возможно, викторианство не стало бы синонимом ханжества и снобизма.
Со свойственной ему проницательностью Гревилл писал: «Не сомневаюсь, что он любит ее так же сильно, как родную дочь, если она у него была, ведь это человек с огромной способностью любить, которому при этом некого любить на всем белом свете»[56]. Из-за отеческого отношения к Виктории Мельбурн поступился своими правилами. Едва ли кто-то из вигов назвал бы его стражем морали. Лондонцы повторяли его афоризмы вроде «Все летит в тартарары, как только религия вторгается в частную жизнь». Или: «Все глупости совершаются под влиянием железных принципов». Но когда дело касалось его протеже, лорд Мельбурн ревностно оберегал ее непорочность.
Он запретил Виктории принимать при дворе разведенных женщин, включая его близкую подругу леди Холланд. Фрейлины не должны были разгуливать по террасе Виндзора в одиночку, чтобы не уронить себя и не дать пищу слухам. Если же какой-нибудь писатель желал посвятить королеве роман, лорд Мельбурн первым знакомился с сочинением. А ну как имя королевы появится на фронтисписе безнравственной книжонки!
Власть лорда Мельбурна над королевой приводила в ярость всю ее семью. Герцогиня негодовала, что дочь полностью отстранила ее от дел. Обычные уловки – письма, скорбные взгляды, скандалы с заламыванием рук – не достигали цели. «Видела маму – ну и сцену же она мне устроила!» – жаловалась Виктория. Премьер сочувственно вздыхал: «Несправедливо, что вместо заботы и любви Ваше Величество встречает докучливость и дерзость»[57].
Повод для беспокойства имелся также у дяди Леопольда. Бельгийский король считал себя властителем дум племянницы и не желал сдавать позиции. Разве не он присылал он ей умные книги, наставлял ее в письмах, наконец, поделился с ней самым дорогим – бароном Стокмаром?
Виктория по достоинству оценила ум и проницательность Стоки, но разве он мог развлечь ее так, как лорд М? Нет, лорда М. никто ей не заменит!
От советов дяди она тоже уклонялась, вежливо, но упрямо. Год 1838-й стал испытанием для их дружбы. Семью годами ранее Бельгия подписала договор, согласно которому передавала Голландии часть Люксембурга и Лимбурга. Когда голландцы явились за обещанным, Леопольду стало жалко отдавать им лакомый кусочек, и он попросил поддержки у племянницы. Та посоветовалась с премьером и ответила дядюшке твердым отказом. Что это вообще за кумовство? Родственные связи не могут опережать политические интересы Великобритании.
Королю ничего не оставалось, как проглотить обиду, однако он не оставил попыток влиять на племянницу. Виктория еще не догадывалась, что дядя держит ключи от ее сердца. Пройдет несколько лет, и ее жизнь изменится так решительно и бесповоротно, что в ней уже не останется места для милого лорда М.
Но пока что Мельбурн казался своим оппонентам-тори временщиком или даже фаворитом новой королевы. «В его руках оказалось неискушенное дитя, чьи манеры и мнения полностью подчинены его взглядам», – высказывали они свои опасения.
Взгляды премьера на социальные проблемы отличались отменной долей цинизма. Королева считала телесные наказания школьников унизительными – Мельбурн сокрушался, что в Итоне его мало пороли. Королева роняла слезу над «Оливером Твистом» – своим первым прочитанным романом, – а у Мельбурна книга о «работных домах, гробовщиках и карманниках» не вызывала ничего, кроме отвращения: «Я и в реальности все это не люблю и уж тем более не хочу, чтобы о таком писали». Она жалела бедняков – он считал, что детей рабочих лучше сразу ставить за станок, а учение им и вовсе ни к чему. Такие разговоры велись изо дня в день. Далекая от политики, королева вместе с тем прослыла рьяной «мельбурниткой», и воззрения ее кумира не могли на нее не повлиять.
