Исай Абрамович - Взгляды

«Прошло время, — писал Энгельс, — внезапных нападений и революций, совершаемых немногочисленным сознательным меньшинством, стоящим во главе бессознательных масс. Там, где дело идет о полном преобразовании общественного строя, массы сами должны принимать в этом участие, сами должны понимать, за что идет борьба, за что они проливают кровь… Но для того, чтобы массы поняли, что нужно делать, необходима длительная настойчивая работа…» (Энгельс, предисловие к «Классовой борьбе во Франции»).

«Маркс и Энгельс, — писал Солженицын, — в своей переписке неоднократно говорят, после прихода к власти нужен террор. Неоднократно они пишут: придется повторить 1793 год. После прихода власти нас станут считать чудовищами, на что нам, конечно, наплевать».

Передернутые Солженицыным выдержки искажают взгляды Маркса и Энгельса.

«Под господством террора, — писал Энгельс Марксу, — мы понимаем господство людей, которые сами напуганы. Террор — это большей частью бесполезные жестокости, совершенные ради собственного успокоения людьми, которые сами испытывают страх. Я убежден, что вина за господство террора в 1793 году падает почти исключительно на перепуганных (а Солженицын приписывает Марксу и Энгельсу фразу: «придется повторить 1793 год»), выставлявших себя патриотами буржуа, на мелких мещан, напускавших в штаны от страха, и на шайку прохвостов, обделывавших свои делишки при терроре». (ПСС, том 23, стр. 45).

Приведу еще одну выдержку из письма Энгельса к К. Каутскому от 20 февраля 1889 года:

«Что касается террора, то он был, по существу, военной мерой до тех пор, пока вообще имел смысл. Класс или фракционная группа класса, которая одна только могла обеспечить свободу действий, простор, возможность сосредоточить силы в решающем пункте на границе… С тех пор террор сделался для него (Робеспьера) средством самосохранения (подчеркнуто Энгельсом) и тем стал абсурдом…»

Как видим, «все наоборот», получается не у отцов коммунизма, а у самого Солженицына.

Во всех случаях, когда основоположники коммунизма говорили и писали о неизбежности насилия для перехода от капитализма к социализму, они исходили не из своих кровожадных замыслов, как это хочет представить Солженицын, а из опыта человеческой истории. Насилия, совершаемые в истории, всегда были обусловлены ходом общественного развития. Личность, или партия могли придать насилию только ту или иную степень жестокости. По этому вопросу Троцкий писал:

«Нам говорят: «Ложь, насилие, убийство не совместимы со здоровым социалистическим движением». Как быть, однако, с революцией? Гражданская война есть самая жестокая из всех видов войн… Нужно ли напоминать об Испании? Единственный ответ, который могли дать друзья республиканской Испании, гласил: гражданская война лучше, чем фашистское рабство. Но этот совершенно правильный ответ означал лишь, что цель оправдывает, при известных условиях, такие средства, как насилие, убийство».

С точки зрения «вечных истин» революция, разумеется, «антиморальна». Но это значит лишь, писал Л. Д. Троцкий, что идеалистическая мораль контрреволюционна, то есть состоит на службе эксплуататоров. С точки зрения марксизма, который выражает интересы эксплуатируемых, цель оправдана, если она ведет к повышению власти человека над природой и ведет к уничтожению власти человека над человеком. «Значит, для достижения этой цели все позволено?» — спрашивает Солженицын.

Когда мы говорим, что цель оправдывает средства, говорил Л. Д. Троцкий, то отсюда вытекает для нас и тот вывод, что великая революционная цель отвергает в качестве средств те низменные приемы и методы, которые противопоставляют одну часть рабочего класса другим его частям или пытаются осчастливить массу без ее участия; или понижают доверие массы к себе самой и к своей организации, подменяя его преклонением перед «вождями».

Прежде всего, революционная мораль отвергает угодливость по отношению к буржуазии и высокомерие по отношению к трудящимся. Но все же ложь и насилие сами по себе достойны осуждения? — спрашивал Л. Д. Троцкий и отвечал: конечно, как и классовое общество, которое их порождает. Общество без социальных противоречий будет, разумеется, обществом без лжи и насилий. Однако проложить к нему путь нельзя иначе как революционными, то есть насильственными средствами.

Но существуют ли общие для всех принципы морали? Да, отвечал Л. Д. Троцкий, но сила их тем менее действительна, чем острее классовая борьба. Солженицын обвинил Ленина в том, что он в гражданскую войну использовал систему заложничества. Институт заложничества был впервые использован буржуазией в борьбе против колониальных народов. Говоря о систематических расстрелах французскими остервенелыми реакционерами пленных парижских коммунаров, К. Маркс писал: «Коммуне не оставалось ничего другого для защиты жизни этих пленных, как прибегнуть к прусскому обычаю захвата заложников». Когда Октябрьская революция обороняла себя против объединенных сил империализма, и рабочие всего мира со страстным сочувствием следили за ходом этой борьбы, тогда буржуазная пропаганда не смела открыто обличать «отвратительное варварство» института заложников. Только после перерождения советского государства, то есть после того, как в мире забылась подлинная обстановка того времени, задним числом против большевиков посыпались обвинения во всякого рода преступлениях, в том числе и в использовании института заложников. Партия большевиков в период своего революционного восхождения, то есть, когда она действительно представляла пролетарский авангард, была самой честной партией в истории. Где могла, она, разумеется, обманывала своих классовых врагов, зато трудящимся она говорила правду.

Только благодаря этому она завоевала доверие трудящихся в такой мере, как никакая другая партия в мире.

Взгляды Ленина — против которого, прежде всего, направлена критика Солженицына — на роль насилия и демократию не были неизменными с начала Октябрьской революции и до его смерти. Они менялись в соответствии с изменением обстановки. В период июльских дней 1917 года Ленин говорил о возможности мирного развития революции. Он писал, что на практике создалась такая ситуация, когда буржуазное правительство разоблачило себя перед широкими массами трудящихся как правительство войны, в интересах кучки капиталистов, а не народа. Об этом же писал Н. Бердяев. Он подчеркивал, что большевизм «воспользовался объективной невозможностью дальше вести войну, пафос которой был безнадежно утерян, нежеланием солдат продолжать войну, и он провозгласил мир» (чего не понимает Солженицын, который до сего времени считает, что войну с немцами нужно было продолжать).