Симона де Бовуар - Сила обстоятельств: Мемуары

Незадолго до этого Сартр спустился утром купить газеты, когда в дверь постучали. «Полицейская префектура, — представился тучный мужчина, показывая мне свой значок. — Я ищу одного человека… писателя…» — «Кого именно?» — «Возможно, я скажу вам позже… Он проживает в доме, но так как нет консьержки… Вы живете одна?» — «Да». Он не решался уйти. Я услыхала шаги на площадке. «О каком писателе идет речь?» — «Месье Жан-Поль Сартр.» — «А вот и он!» — сказала я, когда появился Сартр. «Для месье Сартра потребовали защиты», — объяснил полицейский. То была инициатива месье Папона, он довольно странным образом обеспечивал защиту некоторых «важных лиц»: весь день у дома будет дежурить полицейский, и Сартр должен предупреждать его вечером, после того, как вернется окончательно, и тогда полицейский уйдет. «Но это лишь поможет обнаружить меня», — заметил Сартр. «В самом деле, — согласился посланник префектуры, — ведь террористы работают по ночам. Впрочем, — благодушно добавил он, — они не таскают с собой чемоданов: пакетик в кармане, и все шито-крыто. — А на прощание сказал: — Если переедете, предупредите охранника. — И заговорщическим тоном заключил: — Но вам необязательно сообщать, куда переезжаете». Итак, отныне перед нашей дверью стояли двое полицейских, они болтали с теми, что в двадцати метрах оттуда охраняли Фредерика Дюпона.

Ничего удивительного в том, что полиция узнала наш адрес: маляры, архитекторы, рабочие, которые работали на лестнице, агент по недвижимости знали, кто мы такие; поставленные в известность владельцы хотели выселить нас. Ничего не поделаешь: полиция действительно проявляла о нас слишком много заботы. Наутро после той ночи, когда прогремело восемнадцать взрывов, двое полицейских в штатском снова нанесли нам визит, они называли Сартра «мэтр» и дали ему номер телефона комиссариата, куда в случае опасности он должен обращаться за помощью. Заодно полицейские откомментировали арест двух учеников военного училища Сен-Сир, застигнутых в тот момент, когда они закладывали взрывчатку: «Парни из хороших семей! Мы ничего уже не понимаем!»

А парни из хороших семей усердствовали вовсю. В Алжире — это террор: кража оружия, рэкет, налеты на банки, стрельба, убийства, взрывчатка, бомбы. В Боне[71] взорвали мусульманский дом. В Париже взрывы гремели почти ежедневно. Из-за бомбы, подложенной на набережной Орсэ, один человек погиб, пятьдесят пять получили ранения. Между тем военный трибунал Рёйи оправдал трех офицеров, признавшихся, что они до смерти замучили пытками мусульманку, — такая откровенность привела прессу в некоторое замешательство.

У Массонов мы обедали вместе с Диего и аббатом Кор-ром, которые только что вышли из тюрьмы. Они не без труда вновь привыкали к буржуазному одиночеству: им сразу довелось потерять шесть сотен друзей. «Так сложно встречаться здесь с людьми, — говорил Диего. — Приходится писать, звонить, назначать свидания. А там стоило лишь толкнуть дверь!»

В тот самый день, когда мы покидали бульвар Сен-Жер-мен, Ромоли подорвали во второй раз: у жильцов дома напротив снова были выбиты стекла, и некоторым грозил нервный срыв. Агент по недвижимости нашел нам квартиру на набережной Блерио, в огромной казарме (где, как мы позже узнали, скрывались двое оасовских убийц); это было дорого, просторно, с огромными окнами, выходившими на Сену. Когда я просыпалась, пол заливал яркий солнечный свет, в окно проникал запах деревни, и за работой мне было на что посмотреть: на другом берегу сквозь почерневшие ветки платанов видны были геометрические фасады, как на картине Бюффе; по ночам очень черная вода сверкала, вытягивая, расстилая, разбивая, преобразуя плещущие огни. На неподвижно застывшие баржи, на опустевшие берега выпал снег, в полдень он сверкал на солнце, а серые воды реки поблескивали от ласкового прикосновения чаек.

Большинство журналистов, политических деятелей, писателей и университетских преподавателей левых взглядов стали жертвами покушений. На следующий день после выхода книги о Джамиле Бупаша — под которой я в конце концов поставила свою подпись вместе с Жизель Халими, дабы разделить ответственность, — я зашла к себе домой за почтой; мои консьержи не сомкнули глаз, потому что им позвонили: «Внимание! Внимание! Симона де Бовуар взлетит этой ночью!» Консьерж, бывший ФТП[72], придерживался левых взглядов, его жена тоже, и я знала, что они сделают все, чтобы защитить меня, но мне хотелось бы уберечь их сон в следующие ночи. Полиция отказалась им помочь, частные организации по охране ограничивались редкими обходами. Все шаги, предпринимаемые мной в течение пяти дней, оказались напрасными. Наконец студенческая организация прислала нескольких студентов ночевать у меня.

Стоя у окон, карауля у двери, они часто видели по ночам подозрительные машины, и наверняка дом уцелел только благодаря моим юным стражам. Однажды ночью Эвелина спала в своей квартире на улице Жакоб, когда что-то грохнуло. «Мне все время чудится взрывчатка», — подумалось ей. На улице послышались крики: «ОАС — убийцы!». Выбежав в пальто поверх пижамы, она присоединилась к горстке людей — в основном антикваров с улицы Жакоб, — собравшихся перед пострадавшим зданием издательства «Сёй». Подошел квартальный комиссар: «Замолчите, люди спят, есть больные, вы их разбудите». За несколько дней до этого серьезно был ранен Познер: трещины в черепе, потеря памяти; его оперировали несколько раз, и на поправку ушло много месяцев.

Сартр и Ланзманн уделяли большое внимание подготовке заседаний Лиги. Вместе со Шварцем и многими другими они поставили своей задачей преодолеть равнодушие страны и ее сползание вправо при помощи решительных массовых действий. Коммунисты не соглашались. Они упорствовали в своем стремлении руководить исключительно борьбой против ОАС, опасаясь, как бы Лига не вошла в контакт с местными комитетами и не приобрела политического значения, им хотелось ограничить ее состав только интеллектуалами. Сартр отказывался быть заключенным в такое гетто. У «открытых» коммунистов он не нашел поддержки, на которую рассчитывал. «Вы поссорите нас с партией», — говорили они, и это сразу стало тормозом. Сартр подумывал подать в отставку.

Восьмого февраля он обедал с Панижелем и Шварцем, обсуждая эти проблемы; я присоединилась к ним в кафе. Во второй половине дня должна была состояться манифестация, дабы выразить протест против теракта, в результате которого маленькая Дельфина Ренар потеряла глаз. Решение было принято лишь накануне, и никто из нас туда не пошел. На следующее утро позвонил Ланзманн: пятеро убитых на площади Бастилии, один из них шестнадцатилетний мальчик, и много серьезно раненных. В течение дня свидетели рассказывали об этой бойне. «Остались одни коммунисты, давайте», — крикнул какой-то сержант в ту минуту, когда манифестанты уже расходились; полицейские ринулись на них, люди устремились на лестницы метро Шаронн, а полицейские стали бросать в них решетки, прикрывавшие корни деревьев. Был задавлен мальчик. Одному из его плачущих товарищей полицейский сказал: «Он отдал концы, твой приятель, вот чего ты добился». Многие газеты опубликовали подробный отчет об этом побоище; между тем правые с воодушевлением подхватили лозунг, выдвинутый правительством: «Толпа сама себя задушила».