Сергей Голицын - Записки уцелевшего

На Новинском бульваре, сзади гагаринского особняка,[30] в старинном флигеле вместе в одной квартире жили Раевские, Осоргины и Самарины. Я встретил младшую Осоргину — Тоню, она прочла письмо Артемия и так же, как и я, встревожилась. Мы решили об этих письмах пока не говорить Лине.

Я пошел искать свою мать, которая была в Москве все по тому же проклятому делу "Расшитая подушка". Где ее искать? Опять же интуиция повлекла меня в церковь Покрова в Левшине. Службы не было, но несколько старушек молились. Я увидел мать, вызвал ее в притвор и рассказал ей о своих тревогах.

— Боже, какой ужас! — воскликнула она.

На следующий день о тех фразах в письмах говорило уже много знакомых, дошло и до Лины. Она отправилась на Кузнецкий мост в Политический Красный Крест. Ей все равно предстояло туда идти, рассказать Пешковой о поездке в Соловки и поблагодарить ее. Екатерина Павловна, узнав о письмах, стала успокаивать Лину, а все же предложила ей прийти опять.

Через два дня я выходил из квартиры Мейенов в Большом Левшинском переулке и у выхода встретил Лину, бледную, с остановившимся взором.

— Это правда, — сказала она полушепотом.

Мы с нею поднялись. Сестра Соня вопросительно оглядела нас. Мы сняли пальто, прошли в комнату, сели в кресла.

— Это правда, — еще раз повторила Лина и стала рассказывать, что сообщила ей Пешкова, говорила тихо, размеренно. Никто слез не лил, но, наверное, бесслезное горе и страшнее, и глубже.

Ягода рассказал Пешковой, что Георгий был расстрелян 16 октября, то есть через три дня после отъезда Лины…

Впоследствии Лина вспоминала об одном соловецком эпизоде. Однажды, когда она и Георгий собирались ложиться спать, вдруг в дверь застучали. Георгий вышел, долго разговаривал с теми, кто стучал, вернулся, сказал, что справлялись по работе, что это совсем неинтересно. Лина тогда не придала никакого значения тому ночному разговору. А выходит, что приходили за Георгием, а он их уговорил подождать несколько дней, пока Лина не уедет…

Опасаясь властей, заочное отпевание хотели совершить втайне, но весть о несчастье распространилась широко. Тогда только что закрыли храм Бориса и Глеба на Поварской, в котором за пять лет до того Георгий и Лина венчались, отпевание перенесли в ближайшую на той же Поварской церковь — Ржевской Божьей Матери, также впоследствии разрушенную. Народу собралось много, иные плакали. И Лина и все Осоргины стояли с окаменелыми лицами. Отпевал отец Михаил Шик, служил вдохновенно, из предосторожности говорить проповедь не стал.

Он был очень известен по Москве как замечательный проповедник и вдумчивый философ. По национальности еврей, он был женат на княжне Наталии Дмитриевне Шаховской, дочери известного деятеля кадетской партии и министра Временного правительства Дмитрия Ивановича Шаховского. Впоследствии и отец Михаил и его жена погибли в лагерях, а их детей усыновила сестра жены Анна Дмитриевна и дала им фамилию Шаховских. Дмитрий Иванович уцелел при Дзержинском, при Менжинском, при Ягоде, при Ежове и был арестован в 1939 году при Берии в возрасте 78 лет и погиб…

Много я думал о Георгии, о его судьбе. Разве я мог стать таким? Вряд ли. Я сравнивал Георгия с дядей Мишей Лопухиным. И еще я фантазировал и сравнивал его с героями романа "Война и мир". Как бы они вели себя, если бы жили во время революции? Георгий был для меня князем Андреем, который бы никогда не изменил своим принципам и убеждениям и, конечно, погиб бы.

Когда осенью следующего, 1930 года я уезжал работать на Северный Кавказ, меня провожало несколько человек, в последнюю минуту прибежала сестра Лина. Она отвела меня в сторону и потихоньку показала только что ею полученные шесть «краснокожих» заграничных паспортов. Она взяла с меня обещание, что я буду узнавать, при каких обстоятельствах погиб ее муж. Я слово дал и еще сказал, что назову своего старшего сына в честь ее мужа Георгием…

Как трудно было расспрашивать! И как опасались мне отвечать бывшие соловецкие узники! Кое-что рассказал Борис Аккерман, родом из крымских татар, бывший в Соловках, бывший офицер, хорошо знавший Георгия. Я встретился с ним на строительстве канала Москва-Волга семь лет спустя. Вот его рассказ.

Было несколько попыток к бегству с Соловков, но все они кончались неудачей, беглецов ловили или на берегу, или у границы. А одна попытка, то ли того же года, то ли предыдущего, удалась. Трое бывших морских офицеров сумели переправиться на лодке. Они высадились на материке и пошли на запад к финской границе. А власти думали, что беглецы утонули, и поиски прекратили.

Смельчаки добрались до Финляндии. Можно себе представить, какая в западном мире разразилась сенсация! Словно с другой планеты явились изможденные, в лохмотьях, однако живые люди. И то, что они рассказывали, казалось совершенно невероятным. В кармане одного из них случайно сбереглись талоны, по которым можно было догадаться, что инопланетяне получали хлеб и обед в зависимости от выполнения норм выработки. В западных журналах появились сенсационные фотографии. Будучи в 1968 году в Париже, я просил отыскать мне их. О них помнили, но найти не смогли.

Кажется, тогда же английские деревообработчики, а следом за ними и пронырливые журналисты начали обнаруживать на бревнах, доставляемых советскими пароходами в Англию, надписи химическим карандашом, взывающие ко всему западному миру: "С такими муками вам достается русский лес!" Мир узнал, что за железным занавесом страны социализма томятся, как предполагали, десятки, а может быть, даже сотни тысяч заключенных. На самом деле их были миллионы.

Как тогда, верно, влетело Ягоде от самого Сталина! В наших газетах появилось опровержение за подписью Молотова, что статьи в западных газетах о принудительном труде в СССР — это сплошная клевета, фальшивки, вымысел злобных врагов социализма.

Как тогда, верно, разозлился Ягода! Он послал на Соловки особую комиссию расследовать, как могли эти олухи конвойные прозевать побег, и дознаться, как побег был организован, кто о нем знал, и расстрелять сообщников.

Вот почему, когда в разгар подготовки к побегу был раскрыт следующий заговор, расстреляли сорок человек,[31] всех тех, кто знал о заговоре, но не донес. В их числе оказался и Георгий…

Далее приведу полностью письмо Лины к своему троюродному брату Сергею Григорьевичу Трубецкому, написанное сорок пять лет спустя в связи с тем, что напечатано в книге Солженицына "Архипелаг ГУЛАГ".

"В этой книге много ошибок, я ездила на это свидание в 1929 году на две недели, а не на три дня. Я оттуда нормально уехала 13 октября (ст. ст.), а расстрелы всей группы в 40 человкек были 16 октября. Георгий был ни при чем в этом деле попытки бегства на пароходе. Он мне сам об этом рассказывал. Его вызвали как свидетеля, так как он знал этих морских офицеров. Но после моего отъезда, по-видимому, кто-то (были такие) решил ликвидировать и офицеров, осужденных по контрреволюции, и потому попались Георгий и Сиверс,[32] совершенно к делу непричастные. Вот эта фраза, что "он сразу пошел на расстрел", неверна. Помню эту прогулку к Глубокой губе, а не к Святому озеру.