Владимир Рынкевич - Шкуро: Под знаком волка

Пасмурным утром 4 июня генералов вывезли на советский аэродром в Бадене. Сорвали погоны и ордена. И знаменитый орден Бани превратился в обыкновенную железку. Командовал операцией полковник Палихин. Объяснил своему помощнику капитану Стахееву:

— Англичане молодцы. Наградили Шкуро своим высшим орденом, а теперь стоило нам мигнуть — и сдали нам голубчика вместе с орденом.

— Чего ждем, товарищ полковник?

— Сейчас будут мероприятия.

Подъехал автобус. Из него двое солдат вывели немецкого генерала в плаще без погон. Краснов, Шкуро и прочие узнали его и приветствовали: сам генерал фон Пан-виц. Командир казачьей дивизии. Его подвели к ожидающим. Он взглянул на. большой плакат у взлетной дорожки «РОДИНА-МАТЬ ЖДЕТ ТЕБЯ».

— Это не мне, — сказал Панвиц. — Моя родина не там.

— Почему же вы с нами, генерал? — спросил Шкуро.

— Меня хотели взять, как немецкого военнопленного, но я сказал, что воевал с русскими казаками и теперь хочу быть с ними. Вместе сражались — вместе ответим.

— Но вы же не сражались против русских, сказал Краснов. — Ваша дивизия действовала в Югославии против партизан Тито.

— Так и меня надо оправдывать, — сказал Шкуро. — Я и с югославами-то не воевал — резервы обучал.

— Все они коммунисты — все против нас, — сказал Панвиц. — А мы против них.

— Чего ждем, Григорий Фомич? — спросил капитан Стахеев.

— Начинается главное представление.

Шкуро вгляделся в капитана: добрый был бы казак. И глаза смотрят решительно. Не промажет. Помнилось Шкуро, что когда-то и у него были такие же глаза, и не окружали их слезливые морщины.

— Сейчас вас доставят самолетом в Россию, в Советский Союз, — обратился к генералам Палихин. — Я обязан предупредить вас о строгости закона и неизбежности наказания. Неповиновение, попытка побега и прочие подобные нарушения караются следующим образом.

Он сделал знак, и два автоматчика вывели из автобуса Фридриха Гензеля. Теперь он был в своей эсэсовской форме. Его поставили к стене. Автоматчики прицелились.

Гензель взглянул на генералов, помахал рукой, крикнул:

— Лебен зи воль![80]

Автоматчики выстрелили. Фридрих забился на земле — плохо стреляли.

— Аркадий! — приказал полковник.

Стахеев подошел к умирающему и несколько раз выстрелил в него из пистолета. Пока молодой эсэсовец не затих.

16 января 1947 г.

В эту зиму, вторую после войны, Москва жила опереттой, причем только Кальманом — никаких Милютиных или Дунаевских. Невероятные очереди у кассы, невероятные цены с рук. Особенно после празднования Нового, 1947 года «Сильва» и «Марица» стали культовыми зрелищами. Некоторые вели счет того, сколько раз им удалось послушать любимую музыку, Кальмана тогда исполняли в резких ритмах особым стилем школы Столярова, и зал, принимая ритм, поддерживал его офицерскими сапогами и дамскими каблучками.

Судебный процесс, на котором слушалось дело группы Краснова-Шкуро, заканчивался 15 января, и Аркадий Стахеев заказал билеты на «Сильву» на 16-е, когда играл первый состав: Лебедева и Качалов, Володин, Ярон. Подруга Инна, дочь генерала, была в восторге, собиралась идти в театр в новом трофейном платье из панбархата.

И вдруг… Вечером 15-го, когда уже готовили скамью и петли для казни, объявили, что разбор дела не закончен и переносится на следующий день. Аркадий бросился к Палихину: «У меня же билеты на завтра». — «Сдавай, — сказал Палихин. — Или пусть она с кем-нибудь еще идет».

— Ага! С кем-нибудь еще, — возмутился Аркадий. — С майором из иностранки. Для него я старался.

— Ничего не сделаешь. Я ж не пойду врать генералу, что ты заболел. И вообще такие задания не пропускаются. Не явишься — минус на всю жизнь.

Инна обиделась, мама удивилась — а что сделаешь? Такая работа. Ни родной матери ни слова, ни любимой женщине ни намека.

Шестнадцатого дневное заседание началось в 11.30. Целый день Аркадий толкался в приемных, в буфете, в библиотеке. За окном сугробы и дежурный солдат с желтым флагом, регулирующий движение конвоев по лестницам Лефортовской тюрьмы.

Заседание — за закрытыми дверями.

— Обвиняемый Панвиц, Шкуро полностью был осведомлен о чинимых казаками зверствах по отношению к мирному населению?

— Да, общаясь с казаками, Шкуро знал о проводимых ими грабежах мирного населения, изнасилований женщин, расстреле крестьян и уничтожении целых деревень. Еще до знакомства со Шкуро я от казачьих офицеров моей дивизии и от старых казаков слышал о его деспотизме, который он проявлял во время Гражданской войны в России, и его непримиримой вражде к советской власти. Шкуро также популяризировал декларацию Розенберга и Кейтеля, содержащую призывы к борьбе против советской власти вместе с немецкой армией. Шкуро всегда называл Гитлера другом, а фашистскую Германию — союзницей казаков.

— Какую работу Шкуро выполнял в качестве начальника казачьего резерва?

— После покушения на Гитлера все тыловые части германской армии перешли в подчинение Гиммлеру. Начальник штаба войск СС Бергер в начале сентября собрал совещание, на котором присутствовал Шкуро. Тогда он и получил полномочия создать свой штаб. Он сам и все его вербовщики получили право беспрепятственного посещения лагерей военнопленных и предприятий, где работали казаки, для ведения вербовочной работы в мой корпус.

— Нет ли между вами личной вражды и счетов, из которых можно предположить, что один из вас оговаривает другого?

— Нет. Ничего такого нет, — сразу ответил Шкуро.

— Ваши отношения можно считать нормальными, ровными?

— Даже дружескими, — сказал фон Панвиц.

Шкуро согласился.

— Обвиняемый Панвиц, когда и при каких обстоятельствах вы познакомились со Шкуро?

— В октябре сорок третьего года, когда я прибыл в Югославию со своей казачьей дивизией, белогвардейские генералы пригласили меня на прием, устроенный ими по поводу прибытия дивизии. Там присутствовал Шкуро, и мы познакомились.

Шкуро подтвердил.

— Расскажите о дальнейших ваших встречах с Панвицем, — спросили у него.

— Я посещал казачью дивизию Панвица в течение сорок третьего — сорок четвертого годов. Встречался с ним три или четыре раза. Проводил с казаками беседы.

— Обвиняемый Шкуро, были ли эти беседы антисоветского характера, призывали ли вы казаков к вооруженной борьбе против Красной Армии, призывали ли вы их к верной службе немцам. Выражали ли вы ваши собственные взгляды, которые можно назвать антисоветскими.

— Ну что ж, можно сказать и так, — с безнадежным равнодушием согласился Шкуро.