Бенгт Янгфельдт - Ставка - жизнь. Владимир Маяковский и его круг
Разумеется, в Гендриковом присутствовал и Яков Агранов, который по поручению высших политических и чекистских инстанций занимался организацией похорон. Со следующего дня тело Маяковского переместили в Клуб писателей, а траурную церемонию назначили на 17 апреля.
Дата была определена с учетом того, чтобы Лили и Осип успели вернуться в Москву. В этот момент они находятся в Амстердаме, откуда в день смерти Маяковского отправляют ему открытку с цветущими голландскими полями, в счастливом неведении о том, что она никогда не дойдет до адресата: “Волосик! До чего здорово тут цветы растут! Настоящие коврики — тюльпаны, гиацинты и нарциссы. <… > За что ни возьмешься, все голландское — ужасно неприлично. Целуем ваши [т. е. Маяковского и собаки Бульки] мордочки. ЛиляОся”.
Они проводят день, осматривая достопримечательности Амстердама. Бриллиантовая фабрика, которую они хотят посетить, закрыта из-за Пасхи, зато они встречают хасидских евреев, возвращающихся из синагоги в черных шляпах и с молитвенниками под мышкой. На них производят впечатление новые кварталы, застроенные в духе Ле Корбюзье, и бесконечные лавки, торгующие сигарами и трубками. “Купили Володе трость и коробку сигар. Сейчас едем в Берлин”, — записала Лили в дневнике.
“15 апреля утром мы приехали в Берлин на Kurftirstenstrasse в Kurftirstenhotel, как обычно, — вспоминал Осип. — Нас радушно встретила хозяйка и собачка Schneidt. Швейцар передал нам письма и телеграмму из Москвы. “От Володи”, сказал я и положил, не распечатав ее, в карман. Мы поднялись на лифте, разложились, и тут только я распечатал телеграмму”. Она была подписана “Яня” и “Лева” и звучала так: “СЕГОДНЯ УТРОМ ВОЛОДЯ ПОКОНЧИЛ СОБОЙ”.
“В нашем полпредстве все уже было известно, — вспоминал Брик. — Нам немедленно раздобыли все нужные визы, и мы в тот же вечер выехали в Москву”.
Центральная роль, которую сыграл Агранов в организации похорон, была явным выражением огосударствления биографии Маяковского, начавшегося сразу же после его смерти. Другими признаками этого процесса были решение о снятии посмертной маски Маяковского, что выполнил скульптор Константин Луц- кий в 18:30, и еще более радикальное посягательство на неприкосновенность мертвого поэта, совершенное через полтора часа, когда приехал директор Института мозга и его сотрудники для того, чтобы извлечь мозг Маяковского.
Телеграмма, извещавшая Лили и Осипа о самоубийстве Маяковского, подписанная Левой (Гринкругом) и Яней (Аграновым).
Институт мозга был создан в 1928 году с целью изучения мозга гениальных людей и определения материальных основ их гениальности. Гордостью собрания института был мозг, извлеченный из черепа Ленина шесть лет назад и собственно послуживший поводом для создания института. Теперь пришел черед Маяковского. “Чашка, черепная крышка, отошла, и в ней был мозг”, — вспоминал художник Николай Денисовский, присутствовавший при операции по причине нехватки персонала. — Ну, вот, положили, значит, мозг и сказали, что очень большой мозг… ” Процедура произвела страшное впечатление на всех, кто там был, особенно когда мозг вынесли из комнаты в банке, завернутой белым полотном.
Мозг Маяковского весил 1700 граммов. Он был, таким образом, на 360 граммов тяжелее мозга Ленина, что вызвало некоторое смущение у идеологов Института мозга, ранее уже столкнувшихся с подобной проблемой, когда выяснилось, что мозг вождя был меньше нормы — печальный факт, с которым справились, снизив норму с 1395–1400 до 1300 граммов.
В полночь тело Маяковского перевезли в Клуб писателей. Но до этого сняли еще одну посмертную маску, так как при работе
Луцкого была ободрана кожа на левой щеке, вероятно из-за того, что тот использовал недостаточное количество вазелина. Для этой задачи вызвали того самого Сергея Меркурова, над которым годами издевался Маяковский в своих стихах на тему “памятника”, — тот самый символ “бронзы многопудья” и “мраморной слизи”, которые он так ненавидел.
Если что и можно назвать иронией судьбы, то именно это.
В том что умираю не вините никого
Как бы власти ни относились к Маяковскому, они встали перед свершившимся и весьма неудобным фактом — главный поэт революции совершил самоубийство во время первой пятилетки и окончательного превращения страны в социалистическое государство. Это было второе громкое самоубийство в Советском Союзе: первое случилось пять лет назад, когда покончил с собой Есенин. Однако в идеологическом плане смерть Маяковского принесла значительно больше проблем властям, которые серьезно беспокоились по поводу того, как она будет воспринята. Через своих агентов ОГПУ пыталось зондировать настроения среди населения. Чаще всего смерть поэта объяснялась личными причинами, тем, что “Маяковский застрелился из-за бабы”. Такой “анализ” очень устраивал власть, и когда новость о самоубийстве была обнародована в “Правде” ц апреля, он стал официальным.
Вчера, 14 апреля, в ю часов 15 минут утра в своем кабинете (Лубянский проезд, 3) покончил жизнь самоубийством поэт Владимир Маяковский. Как сообщил нашему сотруднику следователь тов. Сырцов, предварительные данные следствия указывают, что самоубийство вызвано причинами чисто личного порядка, не имеющими ничего общего с общественной и литературной деятельностью поэта. Самоубийству предшествовала длительная болезнь, после которой поэт не совсем поправился.
Формулировка “длительная болезнь”, под которой подразумевался грипп, способствовала раздуванию слухов о сифилисе, преследовавших Маяковского еще с тех пор, когда их в 1918 году распространяли Горький и Чуковский (см. стр. 145). Если версия, согласно которой самоубийство приписывалось личным причинам, устраивала власть, то возможность постыдного заболевания великого пролетарского поэта была для нее гораздо менее привлекательной. Ради пресечения слухов было принято решение о вскрытии тела. Оно было проведено в ночь с 16 на 17 апреля и показало, что слухи беспочвенны, о чем немедленно сообщили близким Маяковского. Однако это не помешало злопамятному Горькому утверждать в газетной заметке, что Маяковский покончил с собой, ибо понимал, что “неизлечимо болен” и что болезнь “унижает его человеческое достоинство”. “Знал я этого человека и — не верил ему”, — на всякий случай добавил он в частном письме Николаю Бухарину.
Каким бы немарксистским ни было отрицание связи между самоубийством и “общественной и литературной деятельностью поэта”, такую версию подкрепляло прощальное письмо Маяковского, конфискованное Аграновым, как только оно попало к нему в руки. 14 апреля он читал его друзьям Маяковского, а на следующий день оно было опубликовано в “Правде” и других газетах:
