Алексей Новиков - Впереди идущие

– Журнал, основанный Пушкиным, переходит в руки щелкоперов!

Кто-то из «чисто русского» лагеря счел необходимым предупредить цензуру:

– Это издание будет последним смертельным ударом нашей нравственности и нашему монархизму. Одни увидят это к своей адской радости, а другие – к скорби неутешной.

Все страхи связывались с именем Виссариона Белинского. На него же возлагали все надежды друзья-единомышленники.

Виссарион Григорьевич продолжал свои странствия. Еще летом он добрался с Щепкиным до Одессы! Вот оно, теплое море! Искусный врач разрешает приступить к купанию.

Забыты муки утомительного путешествия. Кажется, даже немилосердный кашель становится реже. Крепче, свежее и здоровее чувствовал себя Белинский с каждым днем. Но однажды он вышел из воды, закашлялся и почувствовал во рту кровь. Кашель бил сильнее, струйка крови медленно стекала на грудь.

Врач не придал кровохарканью никакого значения. Рекомендовал воздержаться от купания несколько дней. Потом Белинский снова погружался в теплые, ласковые волны. Чудо, что за наслаждение! Только при подъемах на лестницу сильнее задыхался да от жары страдал бессонницей и стал бояться обратной дороги. Щепкин снова должен был гастролировать в разных городах. Правда, впереди был Крым и целебный виноград.

В Симферополь путешественники въехали в начале сентября. Ничто не напоминало здесь о тех осенних невзгодах, которыми потчует сентябрь на севере.

Михаил Семенович Щепкин уговорил пойти с дороги в турецкую баню. Белинский заплатил за это удовольствие лихорадкой и такой слабостью, что не мог шевельнуть рукой. Добродушный старик врач угостил его двадцатью пиявками и рекомендовал курить от кашля какую-то траву.

Щепкин и днем и вечером был занят в театре. Белинский лежал в гостинице один. Увы, здоровья он, очевидно, в Петербург не привезет. А когда возвратится способность писать? Во многих городах, в которых пришлось побывать, он видел, как ждут люди его статей. В Одессе его всерьез уговаривали тамошние образованные люди: переехать бы сюда ему да Герцену: – эх, какой бы можно было начать журнал! Проект был не столько деловой, сколько продиктован воодушевлением людей, истосковавшихся по смелому слову.

Невеселы были мысли человека, лежавшего в тяжелой лихорадке в симферопольской гостинице. Мари писала о своих болезнях, но так, что нельзя было понять, чем она больна. Мелькали сообщения о недомоганиях Оленьки – это было уж и совсем страшно, – а в следующем письме о здоровье дочери ни слова. Изволь гадать: поправилась ли собака Олюшка или ей стало хуже? Даже о беременности своей, которая обнаружилась по приезде в Ревель, Марья Васильевна написала таким «тонким штилем», словно дело шло о контрабанде. Он тщетно добивался в каждом письме: когда ждать родов?

В Симферополе Виссарион Григорьевич писем из дома не получил. Может быть, известия ждут его в Севастополе?

В Севастополе заканчивались гастроли Щепкина.

Тоска окончательно овладела Белинским. Была бы возможность, давно бы укатил он в Петербург. Но как обидеть Михаила Семеновича, который проявлял к нему такую сердечную заботу? Как пуститься в путь одному, когда столько раз он серьезно болел в пути?

Только в ненастный октябрьский день вместе с Щепкиным Виссарион Григорьевич въехал наконец в Москву.

Журнальные новости захватили его. Где тут было обратить внимание на странный взгляд, которым встретила его Наталья Герцен!

«Он выглядит хуже, чем тогда, когда ехал на юг», – с ужасом думала Наташа и едва-едва овладела собой.

– Мы собираемся за границу, – рассказывала она. – Герцен уехал хлопотать в Петербург.

– Он в Петербурге?! – Белинский стремительно поднялся с кресла. – Еду, Наталья Александровна, немедля!

А она хорошо видела, что ему необходима хотя бы короткая передышка после долгой дороги. Стоило ему подняться с кресла, тотчас наступило удушье.

– Не торопитесь! – Наталья Александровна заботливо его усадила. – Вы можете разъехаться. Александр писал, что выезжает домой. Побудьте с нами денек-другой.

Виссарион Григорьевич все еще не мог говорить. Жесткие хрипы вырывались из его груди. Лоб стал влажным, руки бессильно опустились.

– Александр может вернуться каждый час, – продолжала Наталья Александровна. – А кое-что и я знаю из его писем: дела с «Современником» идут великолепно…

Она долго ему рассказывала, стараясь припомнить каждую подробность.

– Кстати сказать, Виссарион Григорьевич, – Наталья Александровна смутилась, – я тоже стала пайщиком «Современника» – послала пять тысяч Некрасову из денег, доставшихся мне по наследству. Думаю, что моему примеру последовали бы многие, если бы кликнуть клич.

Пожалуй, самым удивительным свидетельством о событиях, происходящих в Петербурге, был номер «Северной пчелы», полученный в Москве.

Булгарин осведомлял читателей:

«…г. г. Белинский (главный сотрудник журнала до половины 1846 г.), Некрасов, И.И. Панаев и другие молодые литераторы, которые, как всем известно, писали для «Отечественных записок» все статьи, теперь решительно оставили этот журнал и перешли в редакцию «Современника».

Важнейший факт о переменах в редакции плетневского журнала был предан отныне широкой гласности. О «Современнике» говорили и Грановский, и Кетчер, и молодые университетские ученые.

С Грановским вышел у Белинского даже крупный спор. Тимофей Николаевич отказывался понимать, почему Некрасов и Панаев требуют от друзей исключительного участия в «Современнике» и отказа от «Отечественных записок». Разве два журнала, служащие прогрессу, не лучше, чем один? Россия не так богата журналами, как Европа.

Тимофей Николаевич заговорил об идеале просвещенного правительства, к которому стремится Европа, вспомнил о своих расхождениях с Герценом, о крайностях его мнений, о беспредметности мечтаний социалистов.

– Россия, – ответил Белинский, – лучше сумеет разрешить социальный вопрос…

– Узнаю тебя, неистовый Виссарион! – воскликнул, не скрывая иронии, Грановский. – Куда вы тащите Россию? По счастью, ей ничем не грозят ваши фантазии.

– Я говорю о будущем, Грановский. О многом поговорим мы на страницах «Современника».

– А ты читал, что проповедует ныне Гоголь? Статью его об «Одиссее» знаешь? Вы рветесь в неведомую высь, вами изобретенную, а Гоголь зовет вспять, к Гомеровым временам. Не знаете вы, безумцы, ни России, ни будущего ее.

– О Гоголе придется тоже поговорить: боюсь, что не остановится он на «Одиссее», – с тревогой сказал Белинский.

– Каждый, кто впадет в крайность, может быть предостережением для здравомыслящих. Вот о чем советую и тебе и Герцену подумать, пока не поздно.