Дмитрий Урнов - На благо лошадей. Очерки иппические

– Простите, – раздалось у меня над ухом, – поскольку этот, на рогаче, с нашего круга съехал, придется вам в честь Григория Григорьевича надгробное слово сказать. Так, осветите коротенько.

– Да, да, – добавил с другого бока, с бровки, старик Кольцов, – у него хотя и нет ни рук, ни головы, но язык привешен.

Говорить в таких случаях надо про Сократа. Когда наступил смертный час Сократа и ученики начали печалиться, философ сказал им: «Зачем вы убиваетесь обо мне? Подумайте, что за прекрасное общество ждет меня там, в ином мире». Действительно, все великие, начиная с Гомера, давно уже ждали мудреца. «Вы бы лучше, – продолжал Сократ, – беспокоились о себе. Посмотрите, с кем вам придется жить!»

– …И принимают они сейчас там с общего старта. Ограничений по породам нет. Принцип один – элита. Катомский-старший выезжает из паддока. Шестикратный чемпион СССР, Борис Лилов вызывается на манеж. И с помертвевшим от страха лицом, но, как живой, подает на старт Григорий Григорьевич Башилов.

С кладбища поехали к Башиловым. Комнатка у стариков была маленькая: многие годы Григорий Григорьевич был депутатом райсовета и не считал возможным себе жилищные условия улучшать. Поэтому входили мы порциями и не задерживались за столом долее двадцати минут, уступая место следующей группе. Входили по конюшням. На столе стояло слегка подкрашенное «Наружное» – для втираний лошадям. Среди гостей были вдовы прежде знаменитых наездников. Они в основном разбирали между собой сны. Им снились прежние призы.

– Вчера Дерби двенадцатого года видела, – сообщила вдова Константинова. – Кейтон на Фаталисте взял. Мой вторым, как и тогда… Я его спрашиваю: «Что ж ты, опять проиграл?» – «Ничего, – отвечает, а сам смеется, – я его вторым гитом объеду!»

Пришла наша очередь подыматься из-за стола, мы поблагодарили старушку Башилову, и вышли, смешавшись с людьми, ожидавшими у дверей.

Прямо против ипподрома была почта, я пошел и отправил телеграмму: «Джони зпт Гриша скончался тчк». А спустя некоторое время, когда я уже приступил к своим непосредственным обязанностям и готовил обзор прессы, вдруг в одной из крупнейших американских газет увидел заголовок:

GRIRORY GRIGORIEVICH BASHILOV

Дальше говорилось: «Недавно в Москве в возрасте 78 лет скончался Григорий Григорьевич Башилов, представитель наездничьей династии, составляющей некогда главную конкуренцию семье американских наездников Кейтонов, которые были родоначальниками русско-американской конеторговли. Для интересующихся этим делом можем сообщить, что благодаря их соперничеству беговое дело достигло современного уровня. Сочетание взаимоинтересных породных линий Гей-Бингена и Петра Великого было также делом рук этих двух семей, а как известно, каждый десятый выигрывающий сегодня на ипподромах мира рысак принадлежит к этим линиям или близкому их ответвлению».

Газету я показал Валентину Михайловичу, думая несколько смягчить его суровость.

– Какое легкомыслие! – воскликнул эксперт. – Они спутали Гей-Бингена с Гей-Беконом. Что им Гей-Бинген, что Гей-Бекон! Что им те усилия, которые приложены были ради того, чтобы сложились эти линии.

Но все это было уже позднее. А тогда, возвращаясь с почты, я встречал шедших с поминок людей. И один другому говорил:

– Слышал, над гробом Квант слово сказал?

– Да ну?

– Я тебе говорю. Своими ушами слышал. Поднял голову и говорит: «Вот прежде были наездники: Сократов, Константинов, Кейтон… Вот еще Башилов был. А теперь одно название что наездники». И ка-ак вдобавок заржет!

Могила Годольфина

«В шекспировские времена у англичан наибольшим спросом среди конных пород пользовались: барб – из Турции, наполитано – из Италии и хинет – из Испании. У Шекспира в «Ричарде II», «Гамлете «и «Отелло» упоминается барб, знаменитый своей резвостью и выносливостью».

Неподалеку от Кембриджа, на холме, спит вечным сном Годольфин Арабиан, он же Барб, родоначальник чистокровной скаковой породы.

В Кембридже есть что посмотреть, где преклонить колени. Здесь заведывал кафедрой Ньютон, там учился Дарвин, вот лаборатория Резерфорда… «А там, – указывают, – могила Годольфина».

Но указывают взмахом руки, за город куда-то. А в Англии общество – классовое, классы – те же барьеры, их и на коне не перескочишь.

– Знаете, – говорят, заметив, что я все посматриваю туда, на холмы, – либо лошадьми торговать, либо изучать литературу!

Действительно, было дело, торговал я в Англии нашими лошадьми, хотя и сейчас программа перегружена, но сердце не камень или, как говорят на конюшне, порода сказывается – тянет туда, где спит вечным сном великий конь, совершивший в скаковом мире примерно то же самое, что в мире науки сделал Ньютон.

Кстати, они – современники. Имя Годольфин Арабиан означает Годольфинов Араб, то есть конь принадлежал Годольфину. Ньютон был хорошо знаком с лордом Годольфином-старшим, отцом хозяина знаменитой лошади. В то время Ньютон заведовал кафедрой в Кембридже, а по соседству, в Ньюмаркете, на холмах Гог-Магог, Годольфин-младший основал в своем имении конный завод. Так что из Кембриджа до могилы легендарного скакуна рукой подать, но – попробуй! Сам Чарльз Сноу сделал мне выговор за попытку сочетать литературоведение с коневодством. Придет время, пора будет мемуары писать, так и скажу: «Лорд Сноу отсоветовал». Одним словом, колесо истории пошло обратным ходом. Если когда-то тренер говорил: «Плюнь ты на этих писателей и давай лошадей поить!» – то известный писатель в отношении лошадей предостерег: «Вас могут понять неправильно».

– Кони и книги – разве это не в традициях английского спортсменства?

Сноу пояснил:

– Помимо традиций спортсменства, у нас есть и традиции снобизма.

Вопрос о снобизме и скачках стоит очень остро, я мог сделать такой вывод из беседы с другим известным английским писателем.

– Что?! – и Пристли сверкнул глазами.

Гром и молния вызваны были вопросом, как он смотрит на лошадей. Еще древние знали: ключ вдохновения бьет там, где конь ударит копытом. Зконодатель английской поэзии Филип Сидней, чьи взгляды воздействовали на Шекспира, поэтическую программу начинал с конюшни. Гете говорит, что поэтические силы проснулись в нем после того, как он упал с лошади. У Толстого сказано: «Как меня стукнула об землю лошадь и сломала руку, так я сказал себе, что я – литератор». Правда, Фолкнер упал с лошади и не только перестал быть писателем, он – погиб, но трагическое исключение лишь подтверждает правило. Фолкнер до старости лет рисковал садиться на дурноезжий молодняк, а тут действительно важна выездка. Законы поэтического мастерства Сидней выводил из бесед с берейтором, профессиональным объездчиком. Так что, казалось, естественно с писателем, к тому же писателем сугубо английским, завести разговор о лошадях.