Василий Голубев - Во имя Ленинграда

Вдруг - глухой взрыв, огненно-черное облако охватило мой самолет. Меня тряхнуло, грохнув о бронезаголовник, и все стихло.

Несколько секунд не мог понять, что происходит. Самолет в каком-то круговороте. С трудом отодвинул колпак кабины на случай, если придется прыгать. Вихри рассеяли дым, пожара нет, самолет продолжал крутиться в непонятном штопоре. После каждых двух-трех витков - переворот через правое крыло и вновь витки. Рулями пытаюсь вывести машину из этой круговерти бесполезно. Высота падает/Выход один - прыгать, но куда? К врагу? Ведь я же километрах в семи за линией фронта! Нет, только выводить... Выбрав момент, когда самолет переваливался через крыло, резко дал полный газ и рули - на вывод из штопора. Машину дернуло вперед, нос опустился, с нарастанием скорости ожило и управление.

К счастью, вывод из штопора произошел вблизи наших войск на высоте 1500 метров. Замелькали красные шарики "эрликонов", облачка зенитных разрывов. Но теперь это сущий пустяк. Проскочив линию фронта севернее Нарвы, закрыл фонарь кабины и, взглянув на плоскости, ахнул. На чем лечу? По всей передней кромке правого крыла пробоины. На левом тоже дыры, и торчит к тому же кусок дюраля. Теперь только понял: перед самым носом моего самолета взорвался Ме-110, большинство пробоин и кусок дюраля - результат взрыва.

Нажал на кнопку передатчика - тишина, радио не работает, да и мотора что-то не слышу. Боль в лобной пазухе и в левом ухе гонит слезу. Ничего, дотяну, убеждаю себя. Но где же Алпатов? Вот он, легок на помине проскакивает рядом слева, через фонарь что-то показывает рукой.

Заходя на посадку, выпустил шасси, щитки трогать не стал. Если они повреждены, дело кончится плохо. Сел нормально, зарулил на стоянку. Полковник Корешков, старший инженер Николаев, Карпунин, техники и механики звена управления забегали вокруг самолета. На плоскость вскочил врач Званцов. Шевелит губами - слов не слышу. Тут я понял - потерял слух. Расстегнул шлемофон, потрогал левое ухо, на пальцах кровь. Снова быстро зашевелились губы врача, подбежали несколько человек, попытались вытащить меня из кабины. Отстранив их, вылез сам, доложил Корешкову, с трудом улавливая собственный голос:

- Задание выполнено. Высотный разведчик сбит. Группа Цыганова вела бой, результата не знаю.

Помню еще - Владимир Степанович подхватил меня на руки, поднес к самолету и, поставив на землю, закричал:

- Посмотри, на кого он похож, твой конь ретивый. Голоса его я не слышал, а смысл понял и тут же отключился, будто в яму упал. Меня отвезли в госпиталь.

Потом уж мне сообщили: десятки пробоин, капот мотора изуродован и вдавлен в цилиндры, кусок рваного дюраля врезался в крыло до самого лонжерона. Стало понятно, почему самолет, падая с высоты 8500 метров, вертелся через крыло и штопорил. Мне чем-то промыли уши, и я вернулся в санчасть полка. Слух еще долго полностью не возвращался, но колющая боль в левом ухе прошла в первый же день. Тогда же вернувшийся от комдива Званцов написал мне записку: "Товарищ командир, не волнуйтесь, немного повреждена барабанная перепонка левого уха, слух правого скоро восстановится, левое будем лечить. Сейчас в санчасть приедут Корешков и контр-адмирал Жуков. Полежите спокойно".

Через полчаса появились комдив и командир островной военно-морской базы. Они поочередно обняли меня, что-то говорили. Я потряс головой, сказал - не слышу. Званцов опять быстро написал записку: "Группа Цыганова вернулась, потерь нет, сбили два Ю-88 и два ФВ-190 и плюс ваш. Всего пять. Контр-адмирал всех летчиков - участников сегодняшних боев приглашает в дом офицеров на Праздничный ужин". Я приложил руку к сердцу, ответил:

- Спасибо, приедем... Приедем всем полком!

Этот день закончился напряженными воздушными боями: на счету полка было уже девять сбитых самолетов врага. Вечерний разбор провел вместо меня командир дивизии. А я сидел с комэсками, следя за его губами. Комдив отметил заметно возросшую боеспособность молодых летчиков, слаженность эскадрилий и умелое взаимодействие различных боевых групп.

- Так что праздник свой, - сказал в заключение Владимир Степанович Корешков, - мы все-таки отметили достойно. Поздравляю вас и особенно вашего командира гвардии майора Голубева, который совершил сегодня свой пятисотый боевой вылет. Это третий "Мессершмитт-110", сбитый Василием Федоровичем в этом году, и тридцать восьмая победа с начала войны. Пожелаем ему скорого выздоровления и дальнейших боевых успехов.

Следующий день был повторением боевого праздника. Погода оставалась ясной, безоблачной. Противник вновь рассчитывал захватить нас врасплох и на рассвете нанести удар по переправам. Но и мы учли вчерашний урок, затемно подняли две шестерки "лавочкиных" и скрывались от вражеских локаторов, не поднимаясь до поры выше восьмисот метров.

На войне нередки случаи, когда замыслы противников совпадают. Так произошло и утром 24 февраля. Пятнадцать Ю-87 и шесть ФВ-190 до переднего края летели на малой высоте. Расчет был прост и дерзок: быстрый набор высоты, выход на боевой курс, переход в пикирование - и дело с концом. Однако не тут-то было. Еще не успели "юнкерсы" набрать высоту, как шестерка Карпунина атаковала головную группу. Блеклую зарю прорезали факелами два горящих "юнкерса". Бой разгорелся внезапно для обеих сторон. "Фокке-вульфы", летевшие ниже "юнкерсов", чтобы лучше видеть их на фоне неба, перемешались с "лавочкиными". В этом круговороте в рассветных сумерках восемнадцать истребителей, своих и чужих, схожих по конфигурации, ошеломленно носились друг за другом. В кого стрелять - не сразу разберешь. Жертвами же становились отказавшиеся от удара по переправам "лаптежники". Они-то были хорошо различимы, потому им и досталось сполна.

Вот уже, казалось, кончился бой. Карпунин и Горюнов дали команду сбора. Но в эту минуту зоркий Шестопалов различил на светлеющем небосклоне спешившую к северной переправе четверку "юнкерсов" и столько же "фокке-вульфов".

- Кира, атакуем! - крикнул он своему ведомому. Столярский, дав полный газ, метнулся вперед за ведущим, успев сказать:

- Коля, атакуй ведущего, прикрою!

Шестопалов, поймав в перекрестье прицела силуэт головного "юнкерса", продолжал сближаться: бить - так наверняка. Длинная очередь, но "юнкерс" с дымящим хвостом летел по прямой. Еще одна - все по-прежнему. "Зачем же я палю, наверное, летчик убит", - подумал Шестопалов. Секунды, потерянные на вторую очередь, поставили его пару в роковое положение. Немцы с двух сторон ринулись на спасение подопечного, взяли "лавочкиных" в клещи. Столярский понял: опоздай на несколько секунд - гибель ведущего неминуема. И он, рискуя собой, открыл огонь по ближайшему к Шестопалову "фокке-вульфу". Радость от точной очереди была короткой. Самолет тряхнуло, пламя потянулось к фонарю кабины. Теперь - только прыгать!