Вацлав Нижинский. Новатор и любовник - Ричард Бакл
«Испания» вошла в порт Нью-Йорка 4 апреля, и корабль немедленно заполонили корреспонденты и фоторепортеры. Нижинского тормошили, щупали его мышцы, он был забросан вопросами о войне, о партнерах, об искусстве, о Распутине. Когда Вацлав наконец освободился от репортеров и иммиграционных чиновников, его приветствовали представители «Метрополитен-опера», члены балетной труппы, Дягилев и Мясин. Дягилев преподнес Ромо ле цветы, а Вацлава расцеловал в обе щеки, после чего Нижинский усадил ему на руки свою дочь. Затем они вместе отошли в сторону.
Но теперь существовал Мясин, который проживал вместе с Дягилевым в «Ритце», в то время как Вацлав и Ромола — в «Кларидже». Никакого реального возобновления дружественных отношений между Дягилевым и Нижинским не произошло: действительно, на первом плане стоял вопрос о долге Дягилева, и Нижинский настаивал на его урегулировании до начала выступлений вместе с труппой. В течение нескольких дней был составлен частный контракт с «Метрополитен-опера», по которому Нижинский должен был танцевать в одиннадцати спектаклях, а Дягилев еженедельно выплачивать часть долга через оперный театр из прибыли. Пресса сообщила о разрешении конфликта, отметив заявление Дягилева о том, что «трех тысяч долларов в неделю достаточно даже для Нижинского». Лидия Соколова в письме домой от 9 апреля описала, как воспринимается труппой обстановка, сложившаяся вокруг Нижинского: «Нижинский здесь, и поднимает много шума — отказывается появляться на сцене без бешеных денег, говорит в газетах ужасные вещи о Русском балете. Они всегда так обращаются с теми, кто создает им имя». Конечно, она не представляла, что многие годы Нижинский работал бесплатно. Помощник Отто Кана Эдвард Зайглер сочинил стихотворение, выражающее всеобщее настроение:
О, мистер Нижинский,
Где же Вы были?
И если Вы здесь,
Почему Вы не появляетесь
И не поднимаете балет из руин?
Было решено, что американский дебют Нижинского состоится в среду 12 апреля. Дягилев организовал для него столько репетиций, сколько было возможно, включая одну с оркестром. В своем интервью Нижинский заявил, что «находится в прекрасной форме и сам это видит». Но Соколова считала, что «он набрал вес и выглядел очень печальным… Он никогда никому не говорил ни слова и больше прежнего грыз ногти на руках». Григорьев также отозвался о его «подозрительности и недружелюбии». Труппа, вспоминала Ромола, обращалась с ее мужем и с ней учтиво, но не все были действительно к ним расположены. Больм был «одним из немногих, кто сторонился мелочных интриг» и всегда оставался предан Нижинскому. Однако в течение первой недели выступлений в «Метрополитен-опера» Больм повредил сухожилие, и в результате пришлось изменять программы. В письме домой Соколова продолжала: «Вчера Больм был не в состоянии танцевать „Петрушку“, поэтому Кремневу, после получасовой репетиции перед спектаклем, пришлось исполнять главную роль*[346]. Мы слышали, что теперь, когда Нижинский здесь, Дягилев не возражал против ухода Больма из Русского балета, и поэтому любая его партия, которую Нижинский не будет исполнять, достанется Кремневу…» Но Больм был слишком значительной «приманкой» для публики и в скором времени снова танцевал.
Соколова полагала, что для Нижинского, должно быть, было трудно вернуться в Русский балет, где молодой Мясин занял его место и в труппе, и в сердце Дягилева, и снова стать премьером. Но Мясин так не думал, к тому же он не был разочарован танцем Нижинского. Он также разглядел в замкнутости Нижинского доказательство его прошлых несчастий. «Но когда я видел его танец, я изумлялся тому, как его личность целиком преображалась на сцене. Он инстинктивно и без усилий контролировал свое тело; каждый жест выражал множество чувств и сложных эмоций… Увидев, как танцует Нижинский, я понял, что видел гения».
В программе утренника 12 апреля были анонсированы «Шехеразада», «Призрак розы», «Князь Игорь» и «Петрушка», но незначительное происшествие с Флорой Реваль привело к перестановке первого и третьего балетов. Реваль, привлекавшая внимание публики за счет своей любимой змеи, которую она держала в клетке или обвивала ею пальцы, когда не играла со змеей в «Клеопатре», получила перед спектаклем письмо за подписью кузена кайзера. Распечатав конверт, она оказалсь в облаке пудры, попавшей ей в глаза.
Перестановка балетов дала ей возможность прийти в себя до появления на сцене в роли Зобеиды. Ее исполнение производило впечатление, но, как заметил один критик, если бы не этот несчастный случай, она оказалась бы «в ужасной опасности не найти о себе ни единого слова в газетах по случаю дебюта Нижинского».
Нижинский танцевал с Лопуховой в «Призраке розы» и в «Петрушке». «Бриллиантовые диадемы были представлены сполна, — вспоминала Ромола, — и публика была столь же блестящей, как и на гала-представлениях в Париже»*[347]. Выход Нижинского был встречен овацией стоя и дождем из лепестков роз (возможно, организованным администрацией театра). Критик из «Музыкального курьера» не сомневался, что Нижинский — величайший из всех танцоров: «В чем господин Нижинский превосходит всех своих коллег, так это в абсолютной завершенности линий: в его работе никогда нет пауз или углов. Танец господина Нижинского — это безусловное и полное воплощение в движении мелодии и ритма музыкального произведения, сопровождающего его». Другой рецензент, музыкальный редактор «Глобуса» Пите Санборн, назвал Нижинского «небожителем» и добавил, что «Призрак розы» был бы исполнен «на языке ангелов, а не людей, будь у Нижинского такая партнерша, как Павлова или Карсавина». Если в «Призраке розы» Нижинский практически не имел конкурентов, то в «Петрушке», как отмечал «Музыкальный курьер», «ему пришлось выдержать весьма серьезное сравнение с великолепно выступившим в этой роли Мясиным. Нижинский уделил больше внимания „душе“ куклы и меньше ее механистичности, чем Мясин. Те, кому близка эта концепция, предпочтет Нижинского, а те, кто придает значение факту, что Петрушка — кукла, Мясина. Каждый из них
