Александр Мещеряков - Император Мэйдзи и его Япония
Дух соревновательности овладел японцами. Вслед за Гербертом Спенсером они стали считать, что «прогресс» обеспечивается сначала соревнованием между отдельными людьми, потом – между группами людей, а в настоящее время – между нациями. В этих условиях спортивные соревнования приобретали статус общественно значимых событий. Школьники соревновались в перетягивании каната и беге, студенты – в бейсболе, лаун-теннисе, пинг-понге и гребле. Тотализаторы принимали ставки на ипподромах. Японские виды единоборств в понятие «спорт» не входили. Философия японских единоборств заключается прежде всего в победе над собой. Задача же Японии состояла в том, чтобы составить конкуренцию Западу. Занятия европейской физкультурой и европейскими видами спорта были призваны сформировать у японцев тело, похожее на европейское. Тело, которое поможет Японии одержать победу в гонке за мировыми лидерами. Гонке на выживание.
В этом году наступил новый этап превращения Мэйдзи в общенациональный символ. Если раньше лицезрение портрета императора было уделом немногих избранных, то теперь их круг решительно расширился. Особенно следует отметить школы, где с октября этого года стали появляться портреты Мэйдзи и его супруги Харуко. Акт отправки портрета называли «гохацурэн» – «отправка государева поезда», а приемка его – «тякугё» («прибытие императора»). То есть портрет служил полноценной заменой самому Мэйдзи. Видя портрет императора, его подданные кричали «Банзай!», желая монарху долгого и благополучного правления. Встреча портрета сопровождалась исполнением государственного гимна. Портрету поклонялись, словно иконе. Еще в 1881 году отец Николай жаловался, что в доме одного православного японца «на иконе св. Апостола Иакова налеплен у него и портрет императора и императрицы»[207]. Теперь портрету Мэйдзи совершали приношения – точно такие же, как синтоистским божествам и буддам в «настоящих» святилищах и храмах. Теперь по большим государственным праздникам (Новый год, 11 февраля – День интронизации Дзимму, День рождения Мэйдзи) ученики и преподаватели могли увидеть монарха, но и монарх «видел» их насквозь, не дозволяя появления грешных антигосударственных поступков и мыслей.
Учитель разъясняет суть указа об образовании
С этого времени наличие портрета в государственных учреждениях стало восприниматься как поощрение, а отсутствие – как наказание. Распределение портрета по школам началось с самых лучших, «образцовых» учебных заведений. Тогда не столь благополучные школы стали закупать цветные гравюры с изображением Мэйдзи. Хотя эти гравюры и прошли цензуру, они несколько отличались от «канонических». Поэтому таким школам все-таки разрешили иметь официальный портрет императора, но копирование осуществлялось за счет самой школы.
Осенний месяц октябрь выдался для школ месяцем жарким. Помимо директивы почитать портреты супружеской четы Мэйдзи, они получили теперь «Манифест об образовании», обнародованный 30 октября. В нем предписывалось соблюдать «вечные» моральные ценности, завещанные предками и присущие только Японии, ценности, источником которых является правящий дом. Ученики должны были твердо усвоить моральные нормы конфуцианства: любить и почитать родителей, братьев и сестер, быть верными друзьями; супругам предлагалось жить в гармонии. Император приказывал хорошо учиться, быть скромным, уважать конституцию и соблюдать законы, а в случае необходимости отдать свою жизнь за Государство и тем самым способствовать процветанию императорского дома, вечного, как Небо и Земля. Получается, что конечный смысл процесса обучения сводился не столько к овладению знаниями, сколько к призыву (приказанию!) выполнить свою «почетную обязанность», то есть умереть за императорское дело. И потому на самом деле это был не манифест об «образовании», а указ о воспитании, манифест о верноподданничестве. Главными обязанностями каждого подданного была преданность родителям и императору. В понятии «родина» именно им принадлежала главная роль.
Общая атмосфера была такова, что «мораль» воспринималась как чисто японская альтернатива первенству закона на Западе. Это первенство делало закон до определенной степени «аморальным»: ведь закон, утверждал Куга Кацунан, карает и устрашает, но не вознаграждает и не направляет. Мораль в его понимании не поддается «научной логике», она постигается «японцами с помощью эмоций»[208].
Чувства и эмоции объявлялись высшей ценностью, которой обладают только японцы. Японская мораль, японская поэзия и проза, японское искусство и эстетика начинают вносить весомый вклад в формирование образа «истинного японца». На свет появляется сотканная из мистического тумана японская загадочная душа, понять которую европеец не в состоянии. Такое понимание было царством аксиом, прагматичным европейцам с их страстью к теоремам там места не находилось.
Такое противопоставление Японии и Запада, эмоционального и логического делало «Манифест об образовании» руководством для почвенников, патриотов и националистов, хотя предлагавшиеся принципы общественного поведения были сформулированы еще в Древнем Китае. Точно так же, как и положение о приоритете морали над законом: благодетельный император управляет вовсе не с помощью закона, а с помощью морального императива. Однако упоминание о Китае было бы «непатриотичным», имя Конфуция в тексте указа не упоминалось. К тому же к этому времени Фукудзава Юкити и его сторонники провели такую мощную кампанию по дискредитации конфуцианства как врага развития и прогресса, что идеологи рескрипта сочли за благо «позабыть» про Конфуция. И оказались правы: даже ярый противник конфуцианства Токутоми Сохо заявил, что «Путь», о котором твердил манифест, содержит нормы, которым якобы следовали японцы до прихода конфуцианства и буддизма, что было высказыванием, как минимум, некорректным. Потому что до прихода этих учений обитатели архипелага жили по преимуществу в полуземлянках, не знали грамоты и ни о какой «японской морали» еще не задумывались.
К этому времени определяется одна из основных линий, вдоль которой японцы станут держать оборону против «тлетворного» Запада. Соблюдение законов важно, но с глубокой древности японские власти делали главную ставку на контроль за человеком со стороны коллектива. Раньше это была семья, деревня, цех ремесленников. Теперь в качестве такого «коллектива» выступали все жители страны. Их поголовная приверженность одним и тем же ценностям делала их японцами. Помимо наставника императора Мотода Накадзанэ, в подготовке текста указа принял активное участие и Иноуэ Коваси, один из творцов конституции. Но и он разделял принцип примата морали над законом. Он даже вычеркнул из проекта «Манифеста» положение о необходимости соблюдать конституцию и законы, которое, правда, все-таки вошло в окончательный текст[209].
